Роберт Масси - Николай и Александра

По словам Холдейна, нет оснований предполагать, что государь или императрица когда-либо изучали законы генетики с целью выяснить, насколько вероятно появление у них страдающего гемофилией сына. Почти наверняка оба положились на волю Божью. Таким же, по-видимому, было и отношение королевы Виктории, которая вряд ли понимала, каким образом действует закон наследственности при распространении болезни, которая по ее вине передалась стольким ее родственникам. Когда один из внуков королевы умер в детстве, она лишь записала: «Похоже, семью нашу преследует этот ужасный недуг – наихудший из всех мне известных».

Если до замужества Александру Федоровну окружали больные гемофилией родственники, то же самое можно сказать и о большинстве других европейских принцесс. Потомство королевы Виктории было настолько многочисленным – у нее было девять детей и тридцать четыре внука и внучки, – что дефектный ген распространился повсюду. Когда заходила речь о браке и рождении детей, представители королевской семьи относились к гемофилии так, словно это столь же неизбежное зло, как дифтерит, воспаление легких, оспа и скарлатина. Даже наследники престола не чурались женщин, в которых они видели своих будущих супруг, по той лишь причине, что в роду у них были больные гемофилией. К примеру, еще до того, как Николай Александрович добился благосклонности Аликс, ее взаимностью пытался заручиться английский принц Альберт-Виктор. Если бы тот не умер, именно он стал бы королем, а не его младший брат, будущий Георг V. А если бы Альберт-Виктор сочетался браком с Аликс, то гемофилия проникла бы и в эту ветвь английской королевской семьи. Кайзер Вильгельм II был со всех сторон окружен этим недугом. Сам он, как и шестеро его сыновей, убереглись от болезни, но жертвами ее пали его дяди и два племянника. Вильгельм II в свое время был влюблен в Эллу, старшую сестру Аликс. Выйди Элла замуж не за великого князя Сергея Александровича (брак их оказался бездетным), а за Вильгельма, то и у германского императора, возможно, появился бы больной гемофилией наследник.

В те времена в семьях, в том числе и в семьях монархов, было много детей, и пока они росли, случалось, что один или два из них умирали. Смерть ребенка всегда была бедой, но жизнь все равно продолжалась. Однако с Александрой Федоровной дело обстояло иначе. Малейшая угроза жизни младшего чада воспринималась государыней как трагедия – причем не только для нее лично, но также и для династии и всей великой державы. Почему же она так волновалась за сына?

Важно понять, что означало для императрицы рождение Алексея Николаевича. Самым большим ее желанием было дать самодержавной России наследника престола. За десять лет замужества она подарила супругу четырех дочерей – здоровых, очаровательных, любимых. Но мальчика все не было. При Петре I и Екатерине II престол мог наследоваться как по женской, так и по мужской линии. Однако сын Екатерины II, Павел I, ненавидевший родительницу, изменил законодательство о престолонаследии таким образом, чтобы трон переходил лишь к наследнику мужского пола. Следовательно, если бы у царствующей императрицы не появился сын, то престол унаследовал бы вначале младший брат императора, Михаил Александрович, а затем – семейство его дяди, великого князя Владимира Александровича. Всякий раз, как государыня оказывалась в интересном положении, она истово молила Господа даровать ей сына. Но Бог, казалось, не слышал ее молитв. Когда родилась четвертая дочь, Анастасия Николаевна, царь вышел из дворца в парк, чтобы скрыть свое разочарование. Поэтому рождение сына стало для матери не просто появлением еще одного ребенка. Нет, это был апофеоз семейного счастья. Результат долгих часов, проведенных в молитве. Символ Божьего благословения, ниспосланного ей самой, ее супругу и русскому народу.

Все, кто видел императрицу в первые месяцы после рождения наследника, были свидетелями выражения счастья на ее лице. «На руках государыни был наследник, – писала А. А. Вырубова. – Я была поражена его красотой… вся головка в золотых кудрях, огромные синие глаза, белое кружевное платьице». Пьер Жильяр, впервые увидев цесаревича, писал: «В ней [императрице] светилась нескрываемая радость матери, которая увидела наконец исполнившимся свое самое дорогое желание; она гордилась и радовалась красоте своего ребенка. В то время, действительно, царевич был одним из самых прелестных детей, какого можно было себе представить, с его прекрасными светлыми кудрями и большими серо-голубыми глазами, оттененными длинными загнутыми ресницами. Он имел свежий, розовый вид совершенно здорового ребенка, и когда он улыбался, на его полных щеках вырисовывались две маленькие ямочки».

Государыня так долго ожидала и так горячо молила Бога даровать ей сына, что известие о болезни наследника поразило ее, словно гром среди ясного неба. С той поры для императрицы началась беспросветная жизнь, уготованная всем матерям, чьи дети поражены этим недугом. Видеть, какие муки испытывает любимый ребенок, не в силах ничем помочь ему, – что может быть страшнее для женщины! Как всякий другой ребенок, Алексей Николаевич искал защиты у родительницы. Когда происходило кровоизлияние в сустав и адская боль заставляла его забыть обо всем на свете, ребенок находил в себе силы прошептать: «Мамочка, помоги, мамочка, помоги!» Каждый крик мальчика ножом вонзался в материнское сердце.

Еще более тяжким для государыни испытанием, чем кровотечения, была неопределенность, повисшая над ее головой, словно дамоклов меч. Если ребенок поражен какой-то иной хронической болезнью, он может страдать, а мать мучиться, но со временем оба как-то приспосабливаются к действительности. Когда же речь идет о гемофилии, положение безвыходно. Еще минуту назад ребенок беззаботно играл, а через мгновение он может упасть и получить травму, которая поставит его на край могилы. Это может быть травма головы, носа, полости рта, почек, суставов, мышц.

Естественной реакцией государыни, как и королевы Виктории, была излишняя опека ребенка. В испанской королевской семье больных гемофилией детей перед прогулкой в парке облачали в подбитые ватой костюмы, а к деревьям привязывали подушки. Александра Федоровна нашла иной выход: она приставила к сыну двух матросов, которые ни на минуту не спускали с него глаз. Однако, как указал ей Жильяр, такая опека подтачивала бы в ребенке уверенность в собственных силах, превратила бы его в лишенную самостоятельности и воли личность. И тогда государыня проявила мудрость и отвагу. Она удалила обоих матросов, предоставив сыну самому совершать промахи, принимать собственные решения и – если уж на то пошло – падать и получать ушибы. Однако, решив пойти на риск, императрица взвалила на себе еще одно бремя – бремя вины, если случится беда.