Евгений Носов - Усвятские шлемоносцы

- Ты вот что...- Касьян потянулся за табаком.- Ежли голову уже держишь, лезь-ка сюда, за меня побудешь.

- А ты чего?

- С ребятами пойду. А то ноги онемели сидеть. На, держи...

Касьян сыпнул в Кузькины дрожащие ладони жменю махры, бросил сверху свертыш газеты со спичками и, на ходу надевая пиджак, побежал догонять ополченцев.

- Давай сюда! - обрадованно крикнул Леха.- А ну, ребята, пересуньтесь, дайте Касьяну место.

Касьян пристроился с краю рядом с Махотиным, подловил шаг и затопал в общую ногу. И радостна была ему эта невольная забота о том, чтобы не сбиться, поддерживать дружный гул земли под ногами.

- А гляди-ка, братцы! - возликовал Матюха.- Обходим, обходим этих-то! Ситников да Калашников. Небось напехтерили сидора. Сичас мы вас уделаем, раскаряшных! Куда вы денетесь!

Поглядывая на заречную колонну, неожиданно поворотившую от телефонных столбов на какой-то проселок и явно косившую на переправу, усвятцы, подгоняемые замыслом, какое-то время шли с молчаливой сосредоточенностью, в лад шамкая и хрустя пересохшей в верховом безводье травой. Но вот Матюха Лобов, мелькавший в третьем ряду стриженой макушкой, пересунув со спины на грудь запыленную гармонь, как-то неожиданно, никого не предупредив, взвился высокозвонким переливчатым голоском, пробившимся сквозь обычную матюхинскую разговорную хрипотцу:

И эх, в Таган-ро-ге! Эх, в Таган-ро-ге!

Лейтенант, державшийся левой, береговой, стороны и все время поглядывавший в заречье, удивленным рывком повернулся на голос и, увидев в руках Лобова гармошку, одобрительно закивал головой, дескать, молодец, земляк, давай подбрось угольку.

И как это ни было внезапно, все же шагавшие вблизи Лобова мужики не сплошали, с ходу приняли его заманку и пока только первыми рядами охотно подхватили под гудевшую басами гармонь:

Да в Таган-роге приключилася беда-а-а...

Касьян, еще не успевший обвыкнуться в строю, не изловчился ухватить давно не петый мотив и пропустил первый припев, но, уже загоревшись азартом назревающей песни, ее неистовой полонящей стихией, улучив момент, жарко оглушил себя накатившимся повтором:

В Таган-роге д'приключилася беда-а-а...

А Матюха, раскачивая от плеча до плеча ушастой головой, сладко томясь от еще не выплеснутых слов, подготавливая их в себе, в яром полыме взыгравшей души, даванув на басы под левую ногу, снова выкинул мужикам очередную скупую пайку:

Эх, там убили-и... эх, там убили-и-и,

Там убили д'молодого каза-ка-а-а...

И мужики, будто у них не было больше никакого терпения, жадно набрасывались на брошенную им строку и тотчас, теперь уже всем строем, громово глушили и топили запевалу:

Там убили д'молодого каза-ка-а-а...

Но Матюхин голосок ловким селезнем выныривал из громогласной пучины и снова взмывал, еще больше раззадоривая певцов:

И эх, схоронили-и... эх, схоронили-и-и,

Схоронили при широкой до-лине-е-е...

А тем временем над Верхами в недосягаемом одиночестве все кружил и кружил, забытый всеми, курганный орел, похожий на распростертую черную рубаху.

ПРИМЕЧАНИЯ

Повесть впервые опубликована в журнале "Наш современник" (1977, No 4-5), вышла отдельной книгой в издательстве "Молодая гвардия" (М., 1980; гравюры худож. А. Зайцева).

Отвечая на анкету "Литературной России" "Кто над чем работает" (5 апреля 1974 г.), Е. Носов говорил: "Пишу повесть о войне. Уточнять трудно. Скажу только, что о войне написано много, и мне бы хотелось углубить эту тему, исследовать солдатскую психологию". В 1976 г., передавая "Литературной России" отрывок из повести, писатель отмечал, что произведение задумано как "литературная симфония, с обобщениями и философскими раздумьями" (Носов Е. Летели бомбовозы.- Лит. Россия, 1976, 7 мая).

Наиболее обстоятельно об идейно-художественном содержании повести, ее жизненной основе, а также о первоначальном замысле "Усвятских шлемоносцев" Е. Носов рассказал в беседе с В. Помазневой (Касьян - и пахарь, и солдат.Лит. газ., 1977, 6 апреля): "Повесть... даже не о войне как таковой, не о боях, не о баталиях, а лишь о том, как весть о ней пришла в глубинное русское село и как люди привыкали к мысли, что нужно оставить свои пашни, сенокос, поле, своих близких и идти на защиту родной земли.

От момента, когда человек должен был оставить плуг, до момента, когда необходимость заставила его взяться за винтовку, большая дистанция. Дистанция тут психологического характера, связанная с мучительной ломкой устоявшихся представлений, привычек, вживанием в навалившуюся беду, перевоплощением пахаря в солдата. Вот о сложном состоянии перевоплощения, о десяти днях начала войны и написана повесть. Предчувствую, что название ее "Усвятские шлемоносцы" - у читателей поначалу может вызвать определенный внутренний протест.

Но выбрано оно не случайно. Вдумайтесь: ведь и слово "война" сразу как-то не воспринимается, потому что чуждо человеку. Его тоже надо осознать, к нему тоже надо привыкать, как к нoшению шлема, каски.

[...]Повесть весьма проста по сюжету. И никаких особых событий в ней не происходит - просто уходят из села новобранцы. Очень объективная хроника, очень медленное развитие событий.

Сначала замышлялась она как раз с баталиями, с подвигами. Собственно, вес начало, которое сейчас существует, именно потому торопливое, беглое, что я мыслил побыстрее пройти сцены прощания, проводов, а потом уже широко, объемно представить картины фронтовой жизни. Hо материал, по которому писались первые сцены, увлек меня. К тому же оказалось, что в нашей литературе он еще недостаточно разработан. Будучи сам по себе по военным материалом - здесь только сборы на фронт,- он, мне кажется, тем не менее очень емко выражал героическую суть нашего народа.

[...] Главный герой ее (повести.- В. В.) - народ. А олицетворяют его в данном случае жители села Усвяты. Имеется в повести и главное действующее лицо - крестьянин Касьян Тимофеевич... Я взял человека средних лет, чтобы показать, что он теряет в связи с войной...

[...] Главное в ней (повести.- В. В.) не сам герой... а идея защиты Родины. Этой идее подчинено все.

[...] У... моего героя фамилии вообще нет. Потому что она была не нужна. Но имя я ему дал неслучайное. Касьян означает "носящий шлем".

[...] В облике "Усвят" проглядывает... в общих чертах, моя деревня. И хоть писал я не свою хату, не своего дядьку, не своего деда, не соседа, но всегда имел в виду мое село, его людей.

[...] Моя мысль: война чужда человеку вообще. Советскому народу, пережившему ужасы минувшей, потерявшему в ней двадцать миллионов жизней, она ненавистна тем более.

Повесть своевременна для меня и, если хотите, злободневна. Потому что меня глубоко оскорбляют истерические голоса на Западе о том, что наша страна кому-то угрожает, кого-то устрашает.