Мария Куприна-Иорданская - Годы молодости

— Я понимаю, — говорил он Куприну, — вам это тягостно, но она больная, несчастная женщина…

С годами Карышева стала истеричнее. Она следила за каждым шагом Куприна. Если он появлялся в каком-нибудь киевском доме, где была молодая хозяйка или хорошенькая гостья, в этот дом тут же следовало письмо Карышевой, в котором она очень нелестно отзывалась о Куприне.

Куприн боялся ее. Поэтому, когда было решено, что мы вступаем в брак, о чем прослышала Карышева и прислала ему письмо, — Куприн ответил ей, что это сплетни.

Когда я ждала ребенка, на мое имя пришло от Карышевой письмо. Она обвиняла Куприна в чудовищных преступлениях, что, несомненно, было ее больным воображением.

В один из приездов в Петербург ко мне зашел брат С. А. Карышева — Николай Александрович Карышев, профессор политэкономии Московского университета. Он раньше бывал у А. А. Давыдовой и Туган-Барановских.

— Скажите, — спросил он меня, — наверное, моя невестка засыпала вас письмами?

— Да, от нее много было писем, но, прочитав первое, остальные я отправляла нераспечатанными обратно или передавала Куприну.

В 1903 году у нас в Мисхоре гостили два сына Карышевой: Юрий и Александр. Куприну было приятно, что у него в гостях его бывшие ученики.

Следует добавить, что прототип хозяина — г. Завалишин (С. А. Карышев), которого Куприн наделил такими отрицательными чертами, в действительности совсем другое лицо. Муж «госпожи Завалишиной» на самом деле был милым и порядочным человеком.

На мой вопрос: «Зачем же ты порядочного человека так гнусно изобразил?» — Куприн ответил: «Да, но для того, чтобы студент уехал, нужна была идейная ссора, поэтому я взял тип, которого наблюдал совсем в другом месте».

Рассказ «Корь» был напечатан в апрельском номере журнала «Мир божий».

Вслед за рассказом «Корь» Александр Иванович написал менее удачный рассказ «Жидовка», и Маныч отнес его в журнал «Правда».

Мне не нравилось название рассказа, но изменить его Александр Иванович почему-то не хотел.

Глава XXVII

Весна 1904 года. — Малые Изеры. — Увлечение Диккенсом. — Рассказ «Человек с улицы». — На платформе с песком. — Утреннее купание.— Отъезд Куприна в Москву на похороны А. П. Чехова.

Весна приближалась, и надо было решить вопрос, где мы проведем лето. Жить в людных окрестностях Петербурга нам не хотелось, среди разных газетных объявлений о дачах мы нашли одно, которое нам понравилось. В нескольких верстах от Луги, близ деревни Малые Изеры, на хуторе сдавалась дача. В объявлении были обещаны лес, река, поле, пруд и другие красоты. Александр Иванович решил съездить посмотреть. Вернулся он очень довольный. Все, что было перечислено в объявлении, действительно оказалось на месте, и он тотчас решил внести задаток хозяйке дачи — вдове Житецкой.

В начале мая мы переезжали на дачу. Стояла удушливая жара. День был воскресный, с нашим поездом ехало много дачников, вагоны были битком набиты. Мы рассчитывали, что в первом классе будет свободнее, — Лидочке было всего год и четыре месяца, днем она привыкла спать, — и ее можно будет уложить на диване. Случайно мы попали в курящий вагон. Минут за десять до отхода поезда в купе вошли два осанистых старика. Один диван был наш, они расположились на противоположном. Когда они вышли в коридор проститься с провожавшими, через открытую дверь до нас донеслось: «Как это неприятно — маленький ребенок. Позови кондуктора», — сказал один из стариков лакею. «Устрой нас, любезный, в другом отделении», — обратился он к кондуктору. «Все занято, ваше превосходительство. Местов нет, никак невозможно», — извинялся кондуктор. «Может быть, они скоро выйдут, и мы тогда устроимся здесь». — «Куда они едут?» — спросил старик. — «Билеты у них до Луги». — «До Луги? И мы до Луги».

Скоро поезд тронулся, и новые пассажиры уселись молча, с надутым видом. Через несколько минут один из них заметил:

— Купе курящее.

— Да, и весь вагон тоже, — сказал другой.

— Ну, что ж, покурим, — и вытащили каждый по громадной сигаре.

Через несколько минут все купе было полно вонючим удушливым сигарным дымом. Александр Иванович открыл окно.

— У меня ревматизм, — произнес старик, сидящий ближе к окну. — Потрудитесь закрыть окно.

— Да, но вы видите, что мы едем с маленьким ребенком…

— Зачем же вы сели в курящее купе, раз едете с ребенком?

Второй старик вышел в коридор и крикнул:

— Кондуктор, закройте окно.

Вошел кондуктор и обратился к Куприну:

— Господин, открывать окна можно только с одной стороны. Эта сторона подветренная, и если другие пассажиры заявляют претензии, окно следует закрыть.

— Хорошо, — спокойно ответил Александр Иванович. Но я увидела, что он побледнел, слегка опустил голову и, прищурившись, посматривал на стариков.

Мы подъезжали к Гатчине, где поезд стоял десять минут.

— Я выйду пройтись, Маша, — сказал мне Александр Иванович. Он скоро вернулся. В руках у него был сверток.

Поезд тронулся. Старики продолжали молча курить сигары. Когда поезд развил скорость, Александр Иванович сказал:

— Маша, выйти с Лидочкой в коридор.

«Он что-то задумал», — подумал я.

Дверь в купе оставалась открытой, и я видела, как Куприн застелил газетой преддиванный столик. Потом он размахнулся и чем-то твердым ударил по окну. Зазвенели осколки. Александр Иванович старательно вышибал стекла наружу вдоль рамы. Старики в негодовании вскочили:

— Что вы делаете?

— Выбиваю стекло.

— Кондуктор, кондуктор! — бросился на поиски один из стариков.

Когда он вернулся с кондуктором, Александр Иванович слегка поклонился:

— Благодарю, что вы привели кондуктора убрать стекло.

— Протокол, протокол надо, — шипел старик.

— Господин, стекла бить не полагается, вы за это ответите, — заговорил кондуктор.

Александр Иванович вынул бумажник и, указывая на висевшие на стене правила, сказал:

— За разбитое стекло полагается штраф пять рублей. Вот десять, другие пять отдайте за уборку.

Когда возня со стеклом кончилась, Александр Иванович обратился к утратившим от изумления дар речи пассажирам:

— Теперь продолжайте курить ваши вонючие гаваны. Ветром все выдует. А ты, Маша, укладывай Лидочку спать, только укрой ее, чтобы не дуло на нее из окна.

Года два спустя мы обедали у родителей Федора Дмитриевича Батюшкова. Отец его был старый сановник, последние годы занимавший должность почетного опекуна ведомства императрицы Марии Федоровны. Должность эта была основана еще при Екатерине, и Александр Иванович вычитал в каком-то историческом справочнике, что почетный опекун в качестве особы одного из первых двух классов имел право не только посещать институты, но и тюрьмы, пробовать там пищу и освобождать невинно заключенных. При первом же знакомстве со стариком Дмитрием Николаевичем Куприн спросил, правда ли ему присвоены такие функции в качестве почетного опекуна. Тот, не уловив юмора, с полной серьезностью ответил, что да, такие привилегии он действительно имел, но ему не приходилось ими пользоваться.