Иван Медведев - Петр I. Добрый или злой гений России

Политический детектив XVIII века набирал сюжет. Петр решил добиваться выдачи сына дипломатическими методами, задействовав «тяжелую артиллерию», – послал в Вену Петра Толстого, человека большого ума, жизненного и дипломатического опыта, без предрассудков, полагавшего, что для достижения цели все средства хороши. В возрасте семидесяти двух лет он не утратил энергии, рвения в службе, ловкости и мертвой хватки.

Толстой шокировал Карла VI и министров венского двора, когда на официальной аудиенции передал императору письмо Петра I и указал точное местонахождение царевича. Русский царь выражал «любезному другу и брату» удивление по поводу содержания своего сына «под крепким караулом», подчеркивал, что никому не дано право выступать судьей между отцом и сыном, который упорно отказывался встать «на путь добродетелей» и решился на неразумный поступок под влиянием дурных людей. Если сын раскается и впредь будет послушен, Петр обещал простить его. В случае отказа императора выдать Алексея, царь уполномочил Толстого заявить, что «примет сие за явный разрыв» добрых отношений и будет мстить за обиду своей чести. Учитывая, что расположенные в Польше и Макленбурге русские войска легко могли вторгнуться в имперские провинции Силезию и Богемию – это были не пустые угрозы.

Посовещавшись с министрами, Карл ответил Толстому, что Алексей находится под стражей по его же просьбе ради избежания угрозы «попасть царевичу в неприятельские руки». Из соображений христианского милосердия император не может лишить царевича покровительства против его воли, но готов содействовать примирению отца и сына, устроить свидание Толстого с Алексеем, чтобы посланник царя уговорил царевича добровольно вернуться домой.

Толстой и Румянцев выехали в Неаполитанское королевство, вице-король которого получил из Вены инструкцию оказать посланцам русского царя всяческое содействие, но все устроить так, чтобы они не убили царевича, ибо «московиты люди отчаянные и на все способные».

Первое свидание Толстого и Алексея вице-король Неаполя граф Даун организовал в своем доме. Не ожидавший подобной встречи царевич пришел в ужас. Особенно он испугался Румянцева, уверенный, что тот прибыл лишить его жизни. Толстой вручил онемевшему от страха Алексею выразительное и эмоциональное письмо отца: «Мой сын! Понеже всем известно, какое ты непослушание и презрение моей воли делал и ни от слов, ни от наказания не последовал наставлению моему; но наконец, обманув меня и заклинаясь Богом при прощании со мною, потом что учинил? Ушел и отдался, как изменник, под чужую протекцию, что не слыхано не только между детьми царскими, но даже между подданными, чем какую обиду и досаду отцу своему и стыд отечеству своему учинил! …Обещаюсь Богом и судом его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, если воли моей послушаешь и возвратишься. Если же сего не учинишь, то, как отец, данной мне от Бога властью, проклинаю тебя вечно. А как государь твой за изменника объявляю и не оставлю всех способов тебе, как изменнику и ругателю отцову, учинить, в чем Бог мне поможет в моей истине».

Алексей сказал «надобно об этом мыслить гораздо», и через несколько дней объявил, что наотрез отказывается возвращаться в Россию, запил, рыдая, падал на колени, умолял вице-короля не отдавать его в руки отца. Граф Даун успокоил царевича: «Если вы не считаете безопасным для себя ваше возвращение, то извольте оставаться. Его императорское величество настолько могуществен, что может охранить тех, которые отдаются под его протекцию».

Тогда Толстой пустил в ход более эффективные методы воздействия на Алексея – заявил ему, что царь не успокоится до тех пор, пока не получит сына живым или мертвым, даже ценою войны с Австрией. Сам он, Толстой, будет следовать за царевичем повсюду, пока не выполнит свою миссию. Царский посланник подкупил секретаря графа Дауна, чтобы он как бы невзначай, от себя лично, сказал Алексею по секрету: «При нынешних обстоятельствах протекция императора не совсем надежна – он ведет войну с турками и испанцами, ему не нужен еще один вооруженный конфликт, потому в безвыходном положении выдаст царевича». Вице-король довел до сведения Алексея, что австрийские власти намерены соблюдать нормы приличия и разлучить его с Ефросиньей, которая тоже оказалась задействована в многоходовой комбинации угроз, дезинформации и шантажа – советовала любовнику покориться воле отца. Обложенный со всех сторон слабохарактерный царевич мучился сомнениями, впадал в отчаяние, метался по замку Сан-Эльмо, как загнанный зверь. Наконец, Толстой нанес ему решающий удар – объявил, что государь лично собирается приехать в Италию, чтобы повидать сына. «Кто ему запретит?». Обессиленный Алексей был окончательно сломлен. Он согласился вернуться в Россию при двух условиях: если отец разрешит ему жениться на Ефросиньи и позволит «жить в своих деревнях». Петр обещал – между ним и Толстым велась оживленная переписка.

В начале февраля 1718 года Алексей предстал в Кремле перед грозным отцом и высшими сановниками страны. Петр произнес в адрес сына гневную, полную упреков, речь. Ошеломленный царевич упал на колени, просил о помиловании и даровании ему жизни. Царь подтвердил свое прежнее обещание оказать сыну милость, если он официально отречется от прав на престол в пользу своего младшего сводного брата и назовет всех сообщников, имевших отношение к его побегу за границу. Склонный к маниакальной подозрительности к заговорам, не раз угрожавшим его жизни и трону, Петр решил тщательно расследовать все обстоятельства этого неординарного дела.

В Успенском соборе, перед крестом и Евангелием, Алексей публично подписал отречение от российской короны и присягнул новому официальному наследнику престола – малолетнему сыну Петра и Екатерины. На другой день царь прислал ему список вопросов: «С кем о побеге своем думал, кто ведал, что ты обманом делал? …Хотя чего здесь и не написано, то объяви и очисти себя, как на сущей исповеди. А если что укроешь, а потом явно будет, – на меня не пеняй…». Отец недвусмысленно давал понять, что прощение Алексей получит только в том случае, если проявит абсолютную искренность, ничего не утаит из истории своего преступного деяния.

Настрочив показания, царевич в полной мере проявил свою слабую, эгоистичную и подленькую натуру: изобразил себя плывущей по течению жертвой, исполнителем чужой воли, переложив всю ответственность на свое окружение. Вероятно, этого Алексею показалось недостаточным для чистосердечного признания, и он привел десятки имен людей, которых считал своими потенциальными сторонниками, когда они просто к нему хорошо относились, проявляли сочувствие.