Серена Витале - Тайна Дантеса, или Пуговица Пушкина
Соллогуб.
Будьте добры дать ответ тотчас же».
Соллогуб приказал своему кучеру немедленно доставить письмо «на Мойку, где он был утром». Бедный извозчик, не уверенный, какой именно из двух домов на Мойке, где он останавливался несколько часов назад, имелся в виду, еще раз посмотрел на адрес: «А Monsieur Pouchkin, en mains propres». Это был человек, едва складывающий буквы русского алфавита, не говоря уже о французском. Он выбрал дом отца Соллогуба, куда он так часто раньше возил молодого графа. Тайный советник Александр Иванович Соллогуб не решался открыть письмо, адресованное Пушкину, но поскольку ему сказали, что дело срочное, и он узнал руку своего сына, он, наконец, решил его прочесть. Его едва не хватил удар.
Метель, жизненно важное письмо, доставленное по другому адресу, – как бы сама судьба вмешалась в историю Пушкина. В «Капитанской дочке» Гринева спасает бродяга, которому он во время метели одолжил тулуп. Незнакомец оказывается главарем кровавого народного восстания, спасающим жизнь Гринева в память о его щедром жесте. Ночная метель фигурирует также в «Повестях Белкина»: под покровом темноты в деревенской церквушке незнакомец венчается с девушкой, ждущей у алтаря своего возлюбленного, который сбился с пути; случайно встретившись много лет спустя, незнакомец и жертва его нелепой шутки соединяются в счастливом законном браке. Ах, если бы пушкинская метель, капризная непостоянная союзница счастливого случая, могла стать нашим соучастником в написании нашего собственного удивительно счастливого окончания этой истории: «Глубоко потрясенный прочитанным, устрашенный мыслью о дуэли величайшего русского поэта (преступление вдвойне серьезное, по которому его сын будет призван к ответу по закону), тайный советник Александр Иванович Соллогуб принял экстренные меры, поспешив увидеть графа Бенкендорфа и сообщить ему, что он знал и о чем догадывался. Даже не проконсультировавшись с царем, шеф жандармов быстро отправил своих людей на место, где производились приготовления к осуществлению преступного плана. И вот, в последнюю минуту – удивительный, причудливый поворот событий, жизнь Пушкина спасена тем самым человеком, который в течение последних 15 лет различными путями отравлял ее».
Но этого не случилось. Очнувшись от картины, которую он только что вообразил, Александр Иванович Соллогуб вручил письмо посланцу, который погнал лошадей к дому № 12 на Мойке. Не стоит слишком огорчаться: поединок чести, назначенный на 21 ноября 1836 года «в стороне Парголова, рано поутру, на дистанции в десять шагов», не произойдет. Но нет причин и для неправомерной радости: уже зрела другая дуэль, хотя пока только на словах. Жребий был брошен, и последствия должны были стать роковыми.
Пушкин – Соллогубу,
17 ноября 1836 года, около 5.30 пополудни
«Я не колеблюсь написать то, что могу заявить словесно. Я вызвал г-на Ж. Геккерена на дуэль, и он принял вызов, не входя ни в какие объяснения. И я же прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить рассматривать этот вызов как не имевший места, узнав из толков в обществе, что г-н Жорж Геккерен решил объявить о своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли[42]. У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображениям, недостойным благородного человека. Прошу вас, граф, воспользоваться этим письмом так, как вы сочтете уместным…»
Измученный кучер – Вася? Ваня? Гришка? – было бы интересно узнать имя этого мастера уздечки, столь несправедливо забытого историей, – доставил ответ Пушкина в голландское посольство. Д’Аршиак просмотрел его и сказал: «Этого достаточно». Вновь он отказался показать письмо Дантесу, вместо этого поздравив его с будущим браком. Кавалергард затем повернулся к Соллогубу и сказал: «Ступайте к господину Пушкину и поблагодарите его за то, что он согласен кончить нашу ссору. Я надеюсь, что мы будем видаться как братья». Двое секундантов пошли прямо на Мойку, 12, где поэт ужинал с членами семьи и Россетом. Он вышел с Соллогубом и д’Аршиаком в кабинет. Напряженный и бледный, он в молчании выслушал ритуальные слова благодарности француза и заговорил, только когда Соллогуб сказал: «С моей стороны я осмелился обещать, что вы будете обращаться с вашим шурином как с хорошим знакомым».
«Напрасно! – запальчиво воскликнул Пушкин. – Этого никогда не будет. Между домами Пушкина и Дантеса никогда не будет ничего общего». Короткая пауза, затем он прибавил: «Но в любом случае я признаю и готов повторить, что господин Дантес вел себя как честный человек».
«Мне ничего больше не нужно», – сказал д’Аршиак и быстро ушел вместе с Соллогубом.
Пушкин вернулся в столовую и сказал Екатерине: «Поздравляю. Дантес просит вашей руки». Его свояченица, чьи нервы были напряжены, а глаза хранили следы многих бессонных ночей во время ужасных метаний между надеждой и отчаянием последних нескольких дней, швырнула салфетку на стол, резко поднялась и убежала в свою комнату. Натали последовала за ней. «Каков!» – с небольшой гримасой сказал Пушкин Россету про Дантеса.
О помолвке Екатерины Гончаровой и Жоржа Дантеса было объявлено в тот же вечер на обычном вторничном балу у Салтыковых, настоящем мучении для петербуржцев, принужденных выносить спертую духоту в невероятно набитых маленьких комнатах. Пушкин присутствовал, но своего будущего шурина демонстративно не замечал. Он говорил только с Соллогубом, который нашел его желчно-веселым и оживленным. Упрекнув своего друга за переговоры, которые тот вел, несмотря на запрет, Пушкин более спокойно добавил, что готов держать пари, что свадьбы не будет. И они действительно поспорили: сочинения Пушкина против трости Соллогуба.
Жорж Дантес – Екатерине Гончаровой,
Петербург, 21 ноября
«Моя дорогая, хорошая Катрин, видите, дни проходят, и ни один из них не похож на другой. Вчера ленивый, сегодня энергичный, несмотря на то, что стоял в ужасном карауле в Зимнем дворце, о чем я жаловался сегодня утром вашему брату Дмитрию, умоляя его попросить вас дать хоть как-то о себе знать… Сегодня утром я видел известную вам даму и, как всегда послушный вашим верховным приказам, любовь моя, я формально заявил, что буду чрезвычайно благодарен, если она положит конец этим абсолютно бесполезным переговорам; что если ее муж не был достаточно умен, чтобы понять, что только он один выглядел дураком в этом деле, то было лишней тратой времени с ее стороны стараться ему это объяснить».
Воспоминание
Когда для смертного умолкнет шумный деньИ на немые стогны градаПолупрозрачная наляжет ночи теньИ сон, дневных трудов награда,В то время для меня влачатся в тишинеЧасы томительного бденья:В бездействии ночном живей горят во мнеЗмеи сердечной угрызенья;Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,Теснится тяжких дум избыток;Воспоминание безмолвно предо мнойСвой длинный развивает свиток;И с отвращением читая жизнь мою,Я трепещу и проклинаю,И горько жалуюсь, и горько слезы лью,Но строк печальных не смываю.
Вычеркнутые строчки
