Бастер Киттон - Мой удивительный мир фарса

Ведь на самом деле, ни одна картина никогда не становилась успешной из-за превосходного освещения, чудесных декораций или исключительной операторской работы. Сюжет всегда имел главное значение, а звезда была следующей по важности.

Талберг, Маннике и Луис Б. Майер должны были всё понимать, но они так и не позволили мне получить собственную бригаду. Я знаю, что это уменьшило бы их власть и влияние, но совсем немного. Полагаю, настоящая причина заключалась в том, что они боялись уступить мне, так как рано или поздно каждая звезда на студии потребовала бы собственную съёмочную группу.

Если я не был счастлив на «Метро-Голдвин-Майер», то мой 170-фунтовый сенбернар Элмер был. Каждый рабочий день я брал его с собой на студию, и он проводил время, греясь на солнце на крыльце моего бунгало. Элмер всегда был там вместе со мной, поэтому мы прозвали бунгало «конурой Китона».

Элмер обладал незаурядным собачьим интеллектом. Это признавал даже наш ветеринар, а все любители собак знают, что искренняя похвала ветеринара — особенная похвала для любой собаки.

Однажды ранним утром ветеринар позвонил мне домой.

— Элмер вернулся? — спросил он.

Я выглянул в окно во двор и сказал ему, что Элмер здесь и всё в порядке.

— Я спрашиваю потому, — объяснил ветеринар, — что сегодня в час ночи был разбужен громким царапаньем в дверь. Я встал, открыл дверь и был потрясён, увидев Элмера. Ты же знаешь, Бастер, любая собака постарается обойти дом ветеринара стороной. Запахи больницы для животных напоминают ей обо всех уколах и ужасных по вкусу медикаментах, которые её заставляли там принимать.

— Что случилось, Элмер? — спросил я, и он вошёл, хромая. Осмотрев его, я обнаружил шип от розы у него в лапе. Вытащив его, я открыл дверь, и Элмер выбежал рысью. В конце концов я подумал: раз у него хватило сообразительности найти сюда дорогу за три мили, то хватит и на то, чтобы вернуться обратно. Но я позвонил удостовериться.

Как все большие собаки аристократического происхождения, Элмер был равнодушен к воркованию и ласкам людей, не относившихся к семейному кругу.

Наше бунгало располагалось там, где сейчас стоит мемориальное здание Ирвинга Талберга, и все звёзды, характерные актёры и «тузы» «Метро-Голдвин-Майер» каждый день проходили мимо. Элмер, обычно с зевотой, позволял некоторым из них потрепать его. Но всего одну-две секунды, а затем поднимался и уходил в скуке.

Каждый раз, снимаясь на «Метро-Голдвин-Майер», Гарбо после лёгкого ланча в гримёрной обходила всю студию, даже задний участок, где были огромные уличные декорации.

Первые три или четыре раза, когда Элмер видел неувядающую шведку, проходящую мимо, я заметил, что он наблюдает за ней с необыкновенным интересом. Однажды он поднялся со своего излюбленного места на крыльце и присоединился к ней. И с той поры Элмер ежедневно сопровождал Гарбо в прогулках через всю студию и обратно до дверей её гримёрной. Но стоило Гарбо попытаться приласкать Элмера, как он отступал и шёл прочь, будто считал такую фамильярность при чисто прогулочном знакомстве дурным тоном.

Так и продолжалось несколько лет: Гарбо любила своего добровольного стража и компаньона по прогулкам, но никогда не досаждала ему похлопыванием по складчатой морде.

12

ЗВУКОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

До появления телевидения ничто так не потрясло Голливуд, как звуковая революция. Она почти разрушила мировой рынок американских фильмов. Тысячи кинотеатров в других странах так и не были оборудованы для звука.

Большинство великих звёзд немого периода тоже были изгнаны из бизнеса. Поклонницы пришли в ужас, узнав, что у Джона Гилберта — мужчины их романтических мечтаний — писклявый голос. Они потеряли интерес и к Норме Толмадж — первой леди экрана, и ко множеству других сказочно оплачиваемых звёзд, чьи голоса не соответствовали особенностям характера, которые публика им приписывала. «Уорнер бразерс» стала в 1926 году первой студией, где разрабатывали звуковые фильмы, но потребовалось несколько лет, прежде чем другие студии согласились с неприятным фактом, что «говорилки» (talkies) — это не мимолётное увлечение.

В конце концов, очнувшись, другие студии попытались наверстать упущенное время, пригнав отряды бродвейских артистов, умевших «говорить», на замену экранным звёздам, старлеткам, характерным актёрам и комикам, чьи карьеры потерпели крушение на звуковой дорожке. Но звук не разрушил мою карьеру. Скорее, наоборот. Первый звуковой фильм, в котором я появился, был мюзикл «всех звёзд» «Голливудское ревю» (The Hollywood Review). Все на «Метро-Голдвин-Майер», кто мог петь, танцевать, говорить, свистеть или хотя бы бормотать, участвовали в нём. Взгляните на этот посыпанный звёздной пылью список: Конрад Нэйджел, Джек Бенни, Джон Гилберт, Норма Ширер, Джоан Кроуфорд, Бесси Лав, Чарльз Кинг, Лайонел Бэрримор, Лоурел и Харди, Мэри Дресслер, Поли Моран и последний, но, надеюсь, не худший, ваш Бастер[59]. Хитом этого ослепительного шоу был номер Клиффа («Укулеле» Айка) Эдвардса «Поющий под дождём» (Singing in the Rain) — песня, которую Джин Келли повторил с таким успехом всего через один или два сезона в Les girls.

«Голливудское ревю» имело большой успех, «Раскованный» (Free and Easy) — первый звуковой фильм, где у меня была главная роль, был в числе крупнейших кассовых успехов года. Луис Б. Майер так радовался большим сборам «Раскованного», что наградил меня 10-тысячной премией и трёхмесячным оплаченным отпуском. Добавив мою зарплату (3 тысяч долларов в неделю) за тринадцать недель, я предполагаю, что премия фактически возросла до 49 тысяч долларов.

На отдыхе мы с женой совершили неторопливую поездку по Европе. Побывав в Англии, Франции и Германии, мы объездили Испанию вместе с Гилбертом Роландом, который родился в Мадриде, но в раннем детстве был увезён в Мехико-Сити, где и вырос.

Гилберт был одним из многих латиноамериканцев романтической наружности, кто добился удачи в Голливуде, идя по стопам сенсационного успеха Рудольфо Валентино. Он почти единственный из них, оставшийся по-прежнему активным.

Одним из волнующих моментов в поездке было то, что испанцы приветствовали меня словом «памплинас» — так они меня прозвали. Я обнаружил, что означает «памплинас», совсем недавно, когда появился вместе с Хосе Греко в телевизионной программе Гарри Мура. Пока гениальный танцор фламенко репетировал, я попросил его перевести это слово на английский. Он не смог, но около десяти минут вёл оживлённые переговоры со своим менеджером и членами труппы. Конечно, на испанском, который я понимаю примерно так же хорошо как японский. В конце концов Греко повернулся ко мне и объяснил: