Зинаида Чалая - Анатолий Серов

Мысль о самом дорогом

Так Серов дрался один против десяти, один против тринадцати и во время неравного боя успевал поражать своих врагов, приходить на помощь товарищам. Все наши летчики, побывавшие с ним в боях, знали, что Серов — верный и самоотверженный друг и в самую тяжелую минуту всегда придет на помощь.

Однажды он и Петров попали в сложный «переплет», когда их было двое, а против них — десять неприятельских истребителей. Большая часть вражеских самолетов набросилась на Серова. Он отбивался от них со свойственным ему мастерством, когда заметил, что самолет Петрова подбит и должен идти на посадку. Сам обстреливаемый противником, Анатолий бросился на выручку друга.

«Его самого бьют, а он огрызнется против своих врагов и опять бросается на окруживших Петрова и бьет их. „Огрызался“, конечно, бешеными пулеметными очередями», — рассказывает М. Якушин.

Летчик Петров был спасен. Анатолий остался невредим.

В эскадрилье Серова служил летчик Илья Финн. Они вместе работали в Научно-испытательном институте. Но лишь в Испании, в боевой обстановке, нашел и нем Анатолий не только хорошего летчика и веселого, остроумного приятеля, но и верного друга. И русские, и испанцы ласково называли его Илюшей и любили его общество. Отважный воздушный боец, он был неутомим. Товарищи запомнили, как Илья в белом парусиновом костюме бежал в последний раз к своей машине по боевой тревоге, на бегу поправляя порыжевшую пилотку на кудрявой голове. Увидев Серова, который уже сидел в кабине самолета, Илья подмигнул ему и произнес любимые серовские слова:

— Ну, мы им сейчас покажем!

Бой был трудный. Пришлось сражаться с большой группой вражеских истребителей, которые сопровождали свои тяжелые машины. На каждого серовского летчика набрасывалось пять-шесть «мессеров». Удалось сбить несколько немецких самолетов. Бомбардировщиков отогнали.

В этом бою погиб Илюша Финн.

Смерть доброго и верного друга тяжело подействовала на летчиков. Когда вынимали из-под обломков «чатос» тело Ильи, Серов заплакал скупыми, трудными слезами воина. Не привелось Илье вернуться домой, на советскую землю. И, прощаясь с боевым другом, Анатолий и его товарищи мысленно и всем сердцем обращались к Родине, словно ища у нее поддержки для новых испытаний.

Илью хоронили вечером. Над темно-зеленой рощей сияло звездное небо. Внезапно над маленькой процессией появился силуэт самолета. Серов сопровождал друга в последний путь. Летя на малой высоте, он совершал на фоне звездного неба прощальный пилотаж в честь погибшего. Делал развороты почти у самой земли, и от вихрей, вздымаемых самолетом, шумела листва деревьев. Набрав высоту, Серов рассекал пространство очередями трассирующих пуль, салютуя погибшему.

Но на следующий день товарищи увидели Серова прежним — полным энергии, бодрым, сильным, как всегда. День снова прошел в частых боевых вылетах. Усталые, измотанные летчики собрались вечером за кружкой пива в маленькой столовой. Серов шутил то с тем, то с другим.

— Что за сила держит тебя? — удивлялись летчики. — Ты всегда в такой прекрасной форме!

Серов задумался.

— Верно, та же самая, что держит всех нас. Вот Илья сложил голову здесь, а у меня было такое чувство, что с ним были наши русские люди, работающие сейчас на Урале, в Москве, по всей стране. Мысль о ней, о Родине, жила в нем до последней минуты, до конца его жизни. Разве словами выразишь, какая это сила!

Товарищи удивлялись неутомимости Анатолия. В самые трудные дни, когда летчики худели и чернели от переутомления, Серов, напротив, казался особенно оживленным и бодрым. Он раздался в плечах, лицо и фигура дышали здоровьем и энергией.

— Наш Родриго Матео пять лет провоюет и в отпуск не попросится, шутили летчики. — Ему бы драться и драться. Вот сильный парень!

Дело было, конечно, не только в здоровье и физической выносливости уральского богатыря, хотя и это являлось неоспоримым преимуществом его натуры. Эта цельная натура находила высшее удовлетворение в условиях борьбы, где с особенной полнотой выявлялись идейная целеустремленность, накопленные знания, опыт и искусство воздушного бойца и командира. Серов был в своей стихии, он жил ею. Когда же с Родины приходила весточка, привет, сообщение, что народ одобряет его подвиг, он чувствовал, что силы его удесятеряются.

Неистощимая, бьющая ключом энергия Серова заражала его соратников. Она вызывала, например, такую же бодрость и жизнерадостность у Евгения Антонова. Это был высокий, светловолосый, худощавый летчик. Его золотистая шевелюра была счастливым дополнением к его веселому, тонкому лицу. Он любил и пошутить и вспомнить о родных местах так, чтобы это вызывало не грусть, а улыбку. Летчики нередко подсмеивались над его забавной привычкой вспоминать Лебедянь, где он родился.

— А у нас, в Лебедяни…

— А вот в Лебедяни, у нас…

Но последние недели боевой жизни в Испании были настолько насыщены смертоносной борьбой, неравными боями, постоянной опасностью, беспрерывными вылетами навстречу вражеским эскадрильям, сила которых умножалась благодаря помощи фашистской Германии и Италии, что даже такие жизнерадостные люди, как Антонов, иногда поддавались чувству усталости и тоски. И вот в эти-то минуты появлялся Анатолий с его милой шуткой, с дружеским участием.

— Так, что у вас в Лебедяни, Женя? Уборка закончилась, начались занятия в школе? Воображаю, сколько дома накопилось приветов тебе от твоих школьных приятелей… и приятельниц? Такая золотая голова! Ох, и бьется чье-то сердце, а?

Женя невольно улыбался.

Серову между тем приходилось тоже нелегко. С каждым днем все труднее было драться против превосходящих сил противника. Все больше чувствовался недостаток в людях, машинах, вооружении. Сильно мешала и несогласованность в испанском военном руководстве, борьба партий, пагубное влияние анархистов. Порой эти неурядицы обесценивали победы, одержанные в воздухе над фашистами. Вражеская же авиация, беспрерывно получая подкрепление из Германии и Италии, наращивала свое превосходство.

Женя Антонов рассказывал:

— Раз пришлось нам особенно тяжко. В тот день каждый из нас имел по шесть-семь и больше вылетов. Целый день дрались и все на одних и тех же потрепанных и продырявленных машинах. Фашисты бросали на нас каждый раз все новые и новые самолеты, у них был запас! И все же… Все же мы их били. Гнали прочь от Мадрида, от Барселоны, от Сарагосы. Возвращались на свой аэродром, не зная, дотянет ли «чатос», пробитый во многих местах, во многих боях!.. И вот, наконец… на нас напала такая усталость, что уж ничего нельзя было с ней поделать. Это могло показаться страшнее десятков фашистских эскадрилий. Люди измотались — и не за каких-нибудь два-три часа, а примерно за восемь-девять суток непрерывных тяжелых боев… В этих боях часто приходилось так, что на каждого из нас было по четыре, по пять машин противника, а на Серова и того больше… Да, сникли, немножко упали духом. И вот Серов… Он понял это. Собрал нас, завел дружеский разговор, рассказал смешной случай — мы даже заулыбались. Как бы ты ни устал, невозможно было устоять перед его открытой улыбкой, он словно светился внутренним веселым огнем и всех оживлял. Потом искренне похвалил нас. Для каждого нашел верное и ласковое слово. Волшебное слово жизни, силы! Хорошее слово Серова. И вот начал развивать планы на будущее, что будем делать, когда вернемся домой, какой опыт получили, как много сможем сделать для нашей родной, советской боевой авиации! И мы встряхнулись, повеселели, появилась новая бодрость, новые силы поднялись из этого дорогого источника — любви к Родине. Усталости как не бывало…