Борис Носик - Здесь шумят чужие города, или Великий эксперимент негативной селекции

Судейкин оформлял «Забавы дев» Кузмина, добрые отношения с которым он уже давно восстановил. В конце лета 1912 года Судейкин писал Кузмину:

«Дорогой Михаил Алексеевич! Очень рад, что Вы хорошо живете… Без Вас как-то скучно, хотя по-прежнему ходят офицеры и другие… Ольга с театром еще не решила… Когда Вы думаете вернуться — напишите мне об этом. Я очень рад за Вс. Гав., что он с Вами, т. к. я к нему искренне расположен… Крепко жму руку Вс. Гавр. и целую Вас. Неизменно любящий Вас С. Судейкин. О. А. шлет привет Вам и Вс. Гав.».

Такое вот письмо. Разобраться в этом письме не так просто. Может, даже и неинтересно было бы разбираться в нем и во всей этой истории, если бы с ней не были связаны семья Судейкина, Анна Ахматова, знаменитая ахматовская «Поэма без героя», трагедия и смерть героя поэмы. Анна Ахматова дружила с Ольгой Глебовой-Судейкиной и с Сергеем Судейкиным, которому посвятила два стихотворения. Одно совсем короткое, весеннее, 1914 года:

Спокоен ход простых суровых дней.Покорно все приемлю превращенья.В сокровищницу памяти моейТвои слова, улыбки и движенья.

Из второго приведу лишь вполне загадочный отрывок:

…это тот, кто сам мнеПодал цитруВ тихий час земных чудес,Это тот, кто на твою палитруБросил радугу с небес.Сердце бьется ровно, мерно,Что мне прошлые года…Ведь под аркой на ГалернойТы со мною навсегда.

Означает ли это, что Анна Андреевна и здесь была соперницей подруги? Сказать не берусь, но к «прошлым годам» и приведенному выше письму Судейкина надо вернуться. Не слишком ясно, кто были эти «офицеры», ходившие в ту пору к Судейкиным (и зачем?), но очевидно, что Вс. Гав., к которому «искренне расположен» Сергей Судейкин, — это поклонник его жены Ольги и возлюбленный Кузмина Всеволод Князев, молодой поэт и гусар, вольноопределяющийся 16-го гусарского Иркутского полка, ставший почти полвека спустя главным героем ахматовской «Поэмы без героя». Если верить сообщению Надежды Мандельштам, Ахматова и сама влюблена была в Князева, однако подруга Анны, прелестная О. А. С., и на сей раз оказалась счастливой соперницей Ахматовой и соперницей Кузмина, который был страстно влюблен в юношу. Кузмин познакомился с ним, когда Князеву было всего девятнадцать. Чуть позднее Князев подвизался в «Собаке» и даже, как предполагают, написал нехитрую песенку к открытию подвала:

Во втором дворе подвал,В нем приют собачий.Всякий, кто сюда попал, —Просто пес бродячий.Но в том гордость, но в том честь,Чтобы в тот подвал залезть!Гав!

Как и многие мужчины в подвале, Князев был до беспамятства влюблен в танцующую, поющую или читающую стихи Ольгу Судейкину («…декламировала хорошенькая, как фарфоровая куколка, жена художника актриса Олечка Судейкина», — вспоминает актриса Лидия Рындина). Кузмин, нежно опекавший юного поэта, в июле 1912 года писал владельцу издательства «Альцион»: «Не хочешь ли ты издать скандальную книгу, маленькую, в ограниченном количестве экземпляров, где было бы 25 моих стихотворений и стихотворений 15 Всеволода Князева… Называться будет „Пример влюбленным“, стихи для немногих». В ту самую пору, когда Кузмин хлопотал о сборнике, посвященном их «примерной» любви, Князев написал стихи, посвященные Оленьке Судейкиной (и в отличие от многих его стихов, имеющие посвящение — О. А. С.):

Вот наступил вечер… Я стою один на балконе…Думаю все только о Вас, о Вас……Вот я к Вам завра приеду, — приеду и спрошу:«Вы ждали?»И что же это будет, что будет, если я услышу: «Да»…

Видимо, в июле молодой Князев услышал «да», но в декабре между Ольгой и Князевым произошел разрыв, о чем можно узнать из его декабрьских стихов:

Любовь прошла — и стали ясныИ близки смертные черты…

А может, разрыв произошел раньше, и тогда понятнее приведенное выше письмо Сергея Судейкина, который «очень рад за Вс. Гав.», утешаемого Кузминым, и который передает двум поэтам привет от О. А. — все очень прилично, по-семейному. Как все обстояло на самом деле, можем только догадываться. «Дар десятых годов, — писала позднее подруга Ахматовой Н. Я. Мандельштам, — снисходительность к себе, отсутствие критериев и не покидавшая никого жажда счастья».

6 января 1913 года в «Бродячей собаке» давали рождественский спектакль «Вертеп кукольный» с текстом и музыкой Кузмина, с декорациями Судейкина. Малочувствительный Иван Бунин вспоминал: «…поэт Потемкин изображал осла, шел, согнувшись под прямым углом, опираясь на два костыля, и нес на своей спине супругу Судейкина в роли Богоматери».

Более чувствительный (и вдобавок более родственный) поэт Сергей Ауслендер сообщал о том же в очередном номере «Аполлона» с бо́льшим лиризмом: «Было совершенно особое настроение… и от этих свечей на длинных, узких столах, и от декорации Судейкина, изображающей темное небо в больших звездах с фигурами ангелов и демонов… Что-то умилительно-детское было во всем этом».

Впрочем, уже в первой картине спектакля «молодой пастух» пророчил стихами Кузмина:

Собаки воют, жмутся овцы,Посрамлены все баснословцы.По коже бегают мурашки…

И Кузмин пугал не зря. В середине января взволнованный Всеволод Князев сообщил в самом последнем своем стихотворении:

…Я припадал к ее сандалям,Я целовал ее уста!

Я целовал «врата Дамаска»,Врата с щитом, увитым в мех,И пусть теперь надета маскаНа мне, счастливейшем из всех!

Что это за «врата Дамаска», известно было всем ценителям эротической поэзии. О чьих вратах здесь идет речь, неизвестно даже исследователям семейной жизни Судейкиных. Есть версия, что речь о «тех самых» вратах и что они всему виной. Но есть весьма распространенная версия о новом романе Князева, то ли о некой женщине «легкого поведения», то ли о «генеральской дочери», об угрозе скандала. Французская исследовательница жизни О. Судейкиной считает, что если бы Князев покончил с собой не по вине Судейкиной, она ни за что не говорила бы о своей вине, не брала бы на душу его самоубийство. Нахожу соображения французской исследовательницы психологически неубедительными. Одно дело, когда мужчины просто «неравнодушны», «влюбляются» или «сходят с ума» из-за женщины. Другое — когда из-за нее стреляются. Это уже высшая степень успеха. От нее отказаться трудно. Именно это отмечал в Ольгином портрете (женщина с полотна нелюбимого им Брюллова) обездоленный Кузмин после смерти Князева… Передают и слова Оленьки, что убил себя Князев, увы, не из-за нее.