Вениамин Каверин - Литератор

Читателя может удивить, когда я успевал в годы напряженной работы военкором писать пьесы и сценарии, следить за их постановкой, писать рассказы, собирать материал, обдумывать и писать новые главы второго тома романа «Два капитана», работать на радио и выступать с лекциями перед матросами — и при этом почти ежедневно писать статьи, очерки, корреспонденции и рассказы для «Известий». Все это печаталось, издавалось массовыми тиражами. Разумеется, мне повезло. Едва ли десятая доля военных корреспондентов была в условиях, которые позволяли мне так много работать. Но были люди, которые действовали не менее энергично, чем я, находясь в гораздо более опасных и почти немыслимых для работы условиях. И они тем не менее работали не меньше, а больше, чем я. За примерами недалеко ходить: это Константин Симонов. Правда, он был на тринадцать лет моложе меня. Это немало. В Беломорской флотилии служили в то время знакомые писатели Герман, Сажин. Служил или приезжал в командировку Кассиль.

Всех нас однажды пригласил на вечер самодеятельности вице-адмирал Головко, командующий Северным флотом. Вечер должен был состояться где-то в пригороде Архангельска, кажется, в Доме культуры. Мы пошли пешком, Головко обогнал нас на машине. Проезжая, он приоткрыл дверь и крикнул: «А, вся бражка». Мне не понравилось это фамильярное восклицание, и я сказал, что я не пойду на вечер. Меня стали уговаривать, кто-то даже пошутил, что он крикнул: «Абрашка». Но меня не убедил этот невероятный или по меньшей мере сомнительный аргумент, и я вернулся к себе.

Головко на вечере спросил, почему я не пришел, и ему объяснили, что я обиделся на его небрежное восклицание. Наутро ко мне явился адъютант Головко и попросил меня зайти к командующему. Если не ошибаюсь, Арсений Григорьевич пришел в Архангельск на яхте, когда-то принадлежащей Николаю Второму и называвшейся, как известно, «Штандарт». Может быть, это легенда, но яхта была действительно отделана по-царски — драгоценными сортами цветного дерева, затейливо оформлена зеркалами и т. д.

Головко встретил меня любезно, но сдержанно. Он пожалел не о том, что крикнул нам «бражка», а о том, что я пропустил прекрасный самодеятельный концерт, в котором выступали матросы, удивившие его своим бесспорным талантом. Но во всем, что он говорил, было сожаление о том, что я обиделся на него — и совершенно напрасно.

Впоследствии я лучше узнал его, но и по нашей первой встрече нетрудно было убедиться, что передо мной человек умный, тонкий, с инстинктивным пониманием того, с кем он вступает в те или иные отношения. Я не сомневаюсь, что это свойство помогало ему в сложнейшем деле руководства флотом в годы войны. Оно включало в себя не только быстрое понимание людей, но и такое же быстрое и требующее быстроты понимание событий.

Победа на Крайнем Севере была результатом не только дуэли между флотами, но и между умами, и Головко оказался умнее, догадливее и находчивее, чем немецкое командование, руководившее авиацией, горными стрелками, подводными и надводными судами, несмотря на то что враги, надо признаться, воевали хорошо, а подчас даже отлично.

В. Каверин — С. Я Клебанову

14/III—42

Дорогой Самуил Яковлевич!

Я был очень рад узнать от Якова Лазаревича Зархи[147], что Вы живы и здоровы. Судя по его краткому рассказу о Вас, достигнуть и того и другого было не так просто. Я читал в «Известиях» о том, что Вы летали бомбить Германию, и почувствовал настоящую гордость за то, что изобразил хоть небольшую частицу Вашей жизни в «Двух капитанах». От всей души поздравляю Вас с орденами — уже двумя — так быстро. Я не сомневаюсь в том, что Вы — настоящий человек и мужчина. Ну, желаю Вам новых удач. Счастья, счастья, как говорил один мой друг, отличный человек и прекрасный писатель.

Комментарий:

С. Я. Клебанов был молчаливым, сдержанным, скромным, красивым человеком, и вся его жизнь была отдана горячо любимому делу. Уже после его смерти я ездил туда, где стоял его полк, а потом в материалах по истории Отечественной войны нашел отзывы его друзей о нем — сердечные в высшей степени и рисующие его именно таким, каким я его представлял в годы войны. Он погиб на фотографировании разбомбленных им же объектов противника. Его нашли и похоронили партизаны.

Это письмо прислано мне моей читательницей Л. Русиновой, по-видимому хорошо знавшей Самуила Яковлевича Клебанова. Он был одним из тех людей, которые с детства поставили себе определенную цель и решили достигнуть ее, как бы это ни было трудно. Ему удалось совершить задуманное, он стал не только первоклассным летчиком, но автором статей о полетах на Крайнем Севере (в специальных журналах). В этих статьях была поставлена задача улучшить и облегчить жизнь и дело полярного пилота в крайне трудных условиях. Они написаны ясно, лаконично и с глубоким пониманием дела. Это не только опыт, это талант. Не знаю, как у него хватало времени, но он был начитанным и образованным человеком.

Писателю редко удается встретить своего героя в его вещественном воплощении, но первая же наша встреча показала мне, что его биография, его надежды, его скромность и мужество в полной мере укладываются в тот образ, каким я представлял себе в дальнейшем (во втором томе) моего героя Саню Григорьева. Его привел ко мне писатель Лев Успенский, который знал многих летчиков ленинградской авиационной службы. Успенскому я рассказал содержание первого тома и поделился замыслами второго. Клебанов, со свойственной ему чуткостью, понял, с какой целью он мне нужен, и отнесся к моей затее так же серьезно, как он относился к своему делу. Он принадлежал к числу тех немногих людей, у которых слово никогда не опережает мысль. Впоследствии, когда я писал второй том романа, я нашел в стенографически записанных воспоминаниях его однополчан строки, говорившие о том, что он заслужил их любовь и глубокое уважение.

Два обстоятельства помешали мне закончить второй том романа «Два капитана» вслед за первым. Один из читателей, профессор Хромов, известный географ, награжденный медалью Семенова-Тян-Шанского, написал мне, что эпилог, опубликованный в конце первого тома романа, не может удовлетворить читателя. Он слишком краток, расплывчат и недостаточно выразителен. К этому мнению, уже когда война началась, присоединился Петр Иванович Чагин, известный в литературных кругах редактор и литератор. Он прямо сказал мне, что роман не кончен и что я должен отправиться на Северный флот, чтобы написать второй том. Я отправился в газету «Известия» и попросил редактора послать меня с разрешения ПУРа на Северный флот. Так началась новая полоса моей жизни, о которой я рассказал в романах, повестях, очерках, корреспонденциях и рассказах.