Михаил Филин - Арина Родионовна

В 1928 году В. И. Чернышёв писал, посетив Михайловское, «что есть предание, будто няня жила, но не ужилась с Павлищевыми и вернулась в Михайловское. Там же она будто и скончалась и похоронена в Святогорском монастыре близ того места, где впоследствии был похоронен и поэт, но могила не сохранилась». Об этом месте погребения няни говорили ему и потомки священника Шкоды, современника поэта. От других слышал он там, будто она похоронена на Воронечском кладбище (от семьи бывшего управляющего Пушкиных, в деревне Навдыши)[497].

Вскоре после этой публикации Чернышёва, по инициативе Комиссии по охране и изучению кладбищ, на основании местных преданий (ставших почему-то впервые известными спустя сто лет), установлена была на Больше-Охтенском кладбище в весьма торжественной обстановке в присутствии представителей Академии Наук и общественных организаций мемориальная доска в память столетия со дня смерти Арины Родионовны[498].

Это обстоятельство привело к тому, что в дальнейших трудах по пушкиноведению вопрос о месте погребения Арины Родионовны стал трактоваться как определённо установленный.

А. Яцевич пишет, что О. С. Павлищева жила в Большом Казачьем переулке, в доме Дмитриева: «Здесь четыре года прожила сестра А. С. Пушкина — Ольга Сергеевна… Добрым гением дома была няня Пушкиных, Арина Родионовна… В середине 1828 года скромная похоронная процессия проводила прах доброй старушки к месту её последнего упокоения на Больше-Охтенском кладбище»[499].

В 1936 году М. А. Цявловский снова воспроизводит раньше дважды приводившуюся запись поэта (относимую им также к 25 июня 1828 года) отлично от В. Е. Якушкина и Н. О. Лернера:

25 июня ФанниНяня †Elisa е ClaudioНя (далее неразборчиво)

При этом М. А Цявловский дополняет Н. О. Лернера предположением, что Фанни — имя одной полусветской дамы, известной по стихотворению «К Щербинину» (1819 г.); запись о няне поясняет также, как указание на смерть её, и наконец уточняет, что первый спектакль «Elisa е Claudio» относится к 15 июня и что возможно присутствие Пушкина на втором спектакле, 22 июня. Постановка этой оперы возобновлена была, по его данным, снова 27 июля. Впервые приведённому им слогу «Ня» он не уделяет никакого внимания.

Тут же от М. А. Цявловского мы впервые узнаём о неопубликованном письме О. М. Сомова к H. М. Языкову от 2 октября 1828 года, в котором Арина Родионовна названа покойной[500].

Из всего этого вытекало, что приведённые в записи поэта события, в том числе смерть няни, относятся к промежутку времени, имеющему свою конечную дату 22 июня 1828 года, самая же запись поэта относится к 25 июня. Это делало правильность понимания записи поэта подозрительной.

Между тем во всех публикациях о месте погребения Арины Родионовны также ничего достоверного не было сказано.

Прежде всего, отметим, что возможность перевозки праха няни для похорон на родине или в селе Михайловском маловероятна. Сложность перевозки и погребения её там, несомненно, оставила бы след в воспоминаниях семьи Пушкиных, их друзей и, наконец, в каком-либо поэтическом документе самого поэта.

Посетившие Михайловское, Тригорское и Святогорский монастырь К. Тимофеев (1859 г.) и М. И. Семевский (1866 г.) беседовали там с лицами, хорошо знавшими и помнившими Арину Родионовну, и не отметили в описании этих посещений каких-нибудь сообщений о смерти и погребении её в тех местах[501].

Сведения, сообщённые много позже И. Щегловым и В. И. Чернышёвым, могли рассматриваться нами лишь как результат последующих наслоений, лишённых какой-нибудь преемственности, а потому и достоверности.

Известно, что ещё в 1830 году H. М. Языков в своём стихотворении «На смерть няни А. С. Пушкина»[502] писал:

Я отыщу тот крест смиренный,Под коим, меж чужих гробов,Твой прах улёгся, изнуренныйТрудом и бременем годов.

Из строк H. М. Языкова можно было предположить, что могила Арины Родионовны сравнительно вскоре после смерти была потеряна.

Стремление жителей разных местностей присвоить себе честь погребения Арины Родионовны понятно, и в этом случае всякие предания должны уступить место документальным материалам.

Утверждение, что она погребена на далёком от города и особенно от Большого Казачьего переулка загородном Больше-Охтенском кладбище (тогда находившемся ещё в пределах Петербургского уезда), вызывало у нас сомнение. Трудно предположить, что семья Пушкиных и Павлищевых, в целях какой-нибудь экономии на стоимости кладбищенского места, решилась хоронить свою замечательную няню на столь далёком кладбище, тем более, что при отсутствии тогда Охтенского моста это было связано в летнее время с переправой через Неву. Эти обстоятельства послужили для нас логическим толчком к разысканиям, которые могли бы документально подтвердить или опровергнуть легковерно принятую другими версию о погребении Арины Родионовны на Больше-Охтенском кладбище, основанную на столь подозрительно поздно дошедших до нас местных преданиях, тем более, что при проверке этих преданий на месте мы могли выяснить следующее.

Бывший могильщик Больше-Охтенского кладбища (П. А. Хандрилов), служивший на кладбище, по его словам, с 1893 года, утверждает, что помнит хорошо место, где была каменная плита с фамилией и надписью «Няня Пушкина». Плита эта около 1895 года будто бы покосилась и затем, около 1908 года, взята была, в числе других плит, для прокладки на кладбище так называемой Енотаевской дороги. Плиту эту, уложенную будто надписью вниз, можно, по его словам, обнаружить, если вскрыть ряд плит на известном ему Свияжском участке. При этом он ссылается на другого могильщика, служившего прежде на кладбище (H. Н. Маринкина).

Последний подтвердил это предание и указал нам предполагаемое место могилы няни, ныне занятое уже другой могилой, однако не мог поручиться за точность всего этого предания и наличия плиты. Побеседовав с другими старожилами этого кладбища, он мог лишь сказать нам в заключение, «что всё это один туман».

Сторож кладбища (Г. М. Никитин) показал место погребения Арины Родионовны в другом месте, правда, неподалёку от места, указанного Маринкиным.

Ссылались все они и на прежнего священника кладбища, ныне умершего, который был в курсе этого вопроса.

Приведённое утверждение об имевшейся якобы до 1908 года надгробной плите с указанной надписью придаёт всему преданию ещё более недостоверный характер, так как нельзя думать, что в Петербурге в течение 80 лет никто не примечал этой плиты и чтобы сведения о ней, как и о самой могиле, не нашли надлежащего отражения в нашей литературе, тем более после известных слов Языкова и газетной публикации Щеглова в 1899 году.