Татьяна Алексеева - Ахматова и Гумилев. С любимыми не расставайтесь…

Хотя главное все же не ученики, а то, что он успел сделать для своей страны до революции. Если было в его жизни хоть что-то, чем он имеет право гордиться, то это его дела в Абиссинии. Жаль только, что теперь все, чего ему удалось там достичь, оказалось бесполезным. Но это от него уже не зависело. Сам он выполнил задание наилучшим образом, сделал все, что было в его силах. И заработал возможность гордиться собой и с радостью вспоминать тот давний успех. Хотя у этой радости все равно оставался привкус горечи и досады…

Молодой человек с раздражением махнул рукой, словно пытаясь таким образом отогнать печальные мысли. Надо все-таки подумать о чем-то приятном, надо срочно вспомнить хоть что-нибудь хорошее, иначе весь этот замечательный вечер непременно будет испорчен! А ему так не хотелось этого допускать! Очень уж он был счастлив на заседании своего литературного кружка и после него…

Мысли Николая вернулись к кружку и ученикам, и настроение у него снова поднялось. Да, в «Звучащей раковине», как и во всех остальных его кружках, занимались по-настоящему достойные поэты! Талантливые и всегда стремящиеся к чему-то большему. А еще — молодые, веселые, искренне радующиеся жизни. И сам он, общаясь и гуляя с ними, становился таким же юным и жизнерадостным, как они. Ему уже тридцать пять лет, но рядом с этими парнями и девушками он чувствовал себя их ровесником. Да и не только рядом, это ощущение юности сохранялось, даже когда он оставался один. «Вот, мы однолетки с вами, а поглядите — я, право, на десять лет моложе!» — вспомнился ему вдруг недавний разговор с заходившим к нему в гости Владиславом Ходасевичем. Тот посмеивался над жизнерадостным Гумилевым, ворчал, что руководителю поэтической студии следует быть более солидным, а Николай в ответ только смеялся и дразнил его рассказами об игре в жмурки с членами этой самой студии. Ходасевич вежливо улыбался, однако Гумилев видел, что собрат по перу все-таки не одобряет такое поведение. Но его это совершенно не беспокоило.

Кажется, он еще сказал тогда, что будет веселиться и играть в жмурки с молодежью до девяноста лет. Да, именно так! Почему-то ему в голову пришло именно число «девяносто», и он несколько раз повторил, что непременно доживет до такого преклонного возраста и, оставаясь юным в душе, будет с интересом общаться с двадцатилетними. И это были не пустые слова! В тот день он действительно был уверен, что так все и будет. Ему исполнится сорок, потом пятьдесят, потом семьдесят и в конце концов девяносто, но он не перестанет чувствовать себя молодым, любящим жизнь, полным сил и новых идей, полным творческих замыслов… И молодым поэтам будет интересно обсуждать с ним самые животрепещущие вопросы.

Николай еще раз вдохнул полной грудью ночной воздух и облегченно улыбнулся. Он и сейчас твердо знал, что доживет до девяноста лет и его жизнь будет такой же счастливой, как и в эту теплую летнюю ночь. Тоска по Анне не исчезла, но отступила куда-то далеко, на задний план, и больше не мешала ему наслаждаться жизнью. «Я и Анну еще верну!» — неожиданно пришла Гумилеву в голову еще одна радостная мысль, и он мгновенно поверил в это. Да, он проживет еще больше полувека и снова завоюет свою любимую женщину. Наверное, не сразу, наверное, для этого ему придется запастись терпением и приложить много усилий, но рано или поздно они с Анной и маленьким Львенком снова будут вместе. И все у них будет хорошо.

Он вдруг почувствовал, что ему просто необходимо еще немного пройтись, а лучше — пробежаться. Переполнявшее его счастье вместе с надеждой на еще большее, совсем безграничное счастье не давали спокойно стоять на месте, а о том, чтобы подняться к себе домой и лечь спать, и вовсе не могло быть и речи.

Но бегать по ночной улице он все же не стал, хотя от того, чтобы пройтись быстрым шагом вдоль дома, поглядывая на темные спящие окна, не отказался. Лишь теперь, во время этой короткой прогулки, он заметил, что вокруг как-то необычайно тихо. Не было даже слабого ветра, который шелестел бы листьями на деревьях, молчали птицы и кошки-полуночницы, исчезли припозднившиеся прохожие. Да еще и в окнах ближайших домов не было заметно ни одного, даже самого слабого огонька, хотя обычно, возвращаясь домой среди ночи, Николай видел хотя бы пару светящихся ламп или свечей. Словно не осталось в Петрограде любителей гулять или читать по ночам, словно весь город вымер или был покинут своими жителями… Николай улыбнулся этим слегка тревожным мыслям. Конечно же, никуда петроградцы не делись, завтра город снова заживет своей суетливой жизнью! А ему все-таки пора домой. Лучше лечь спать с этим чувством счастья, пока оно не прошло, не развеялось…

Молодой человек развернулся и зашагал в обратную сторону, к своему подъезду. Он был уже в паре шагов от него, когда слева, за растущими недалеко от дома деревьями, ему померещилось какое-то движение. Или не померещилось? Николай оглянулся и увидел, что от стоявшей возле деревьев черной машины, которую он заметил, еще когда в компании своих юных друзей подходил к дому, отделились две человеческие фигуры. «Как видишь, город не вымер, в городе есть еще такие же сумасшедшие полуночники, как ты!» — насмешливо сказал он себе, вновь отгоняя усилившееся беспокойство. Эти два непонятно откуда взявшихся на ночной улице человека выглядели слишком подозрительно.

Поначалу у Николая еще была надежда, что они пройдут мимо. Сам он, ускорив шаг, свернул к подъезду, но незнакомцы тоже пошли быстрее, и еще через пару секунд Гумилеву стало ясно, что они идут прямо к нему и догонят его раньше, чем он скроется за дверью. Можно было, конечно, побежать, и тогда он, пожалуй, успел бы заскочить в подъезд, а возможно, даже добраться до своей квартиры и запереться в ней. Но имело ли это смысл? Его все равно бы поймали, все равно вошли бы в квартиру, выломав дверь, ему в любом случае не удалось бы ускользнуть от этих людей, как бы он ни пытался.

— Николай Степанович Гумилев? — негромко спросил один из мужчин, преграждая ему дорогу.

— Да, — ответил Николай. Отпираться тоже было бессмысленно — теперь, посмотрев в глаза остановившим его людям в аккуратных темных костюмах, он в этом не сомневался. Они и так знали, кто он. Они вообще знали о нем если не все, то очень и очень многое.

Ощущение счастья, в котором Гумилев в буквальном смысле купался минуту назад, гуляя вдоль дома, еще не оставило его. Он еще не осознал, что его жизнь только что изменилась, он по-прежнему был тем восторженным молодым человеком, у которого впереди много радостных и интересных лет, наполненных поэзией, вдохновением, прогулками с друзьями и любовью. Хотя где-то в глубине души уже начало зарождаться понимание: ничего из того, о чем он только что мечтал, не сбудется. Он больше не напишет новых стихов, не научит писать стихи новых поэтов, не создаст новых литературных журналов. Не увидит, как растут и взрослеют его дети. Не помирится с Анной и не начнет с ней все сначала…