Лаврентий Берия - "Берия. С Атомной бомбой мы живем!" Секретній дневник 1945-1953 гг.

Сахаров под конец жизни позволил этой своре воспользоваться своим именем как знаменем, но уже понимал, похоже, что его на излёте жизни просто используют, как походя используют шлюху.

Потому Сахаров, наверное, и вспоминал Берию. Слишком огромным и впечатляющим был контраст между ним и этими.

20 августа 1951 года актриса Юлия Солнцева обращается к Берии с просьбой принять и поддержать её мужа, знаменитого кинорежиссёра Довженко, которого травят в Союзе кинематографистов. Берия никогда не курировал вопросы культуры, он не министр внутренних дел, не министр государственной безопасности. Он — по горло занятый зампред Совмина СССР, курирующий половину экономики и Урановую проблему в придачу.

Однако Солнцева обращается к нему, и он не кладёт просьбу под сукно, а направляет её в секретариат ЦК ВКП(б) заведующему Отделом художественной литературы и искусства ЦК B.C. Кружкову с просьбой помочь, а секретариат Берии берёт вопрос на контроль и дополнительно договаривается с работниками ЦК о том, чтобы Солнцеву там приняли.

Не сразу, но партийные чиновники раскручиваются, и положение Довженко улучшается, о чём сообщается и в секретариат Берии. Значит, работники ЦК знали, что Берия имеет привычку через некоторое время выяснять, как идут дела с выполнением тех просьб, с которыми к нему обращаются люди.

Актёр Черкасов 8 мая 1951 года пишет Берии о своей мечте сыграть роль Маяковского в фильме по сценарию Катаняна и просит содействия. Это уж совсем просьба не по адресу — влияние Берии в столичной интеллигентской, а тем более киношной сфере равно нулю. Но сам факт того, что великий актёр, отчаявшийся найти понимание у коллег, обращался к Берии с такой просьбой, тоже говорит о Лаврентии Павловиче как о человеке многое.

Если не всё!

И почему, собственно, Черкасов обратился именно к Берии? Что ж, он сам объясняет это так:

«Я набрался храбрости написать Вам это письмо и послать Вам сценарий, потому что в моей памяти свежа встреча с Вами и Ваше удивительное внимание.-"

На этом письме есть резолюция Л.П. Берии: «В ЦК ВКП(б). Маленкову Г.М. Прошу Вас заинтересоваться. JI. Берия. 14.V» и Маленкова: «На Секретариат]». Позднее сценарий был признан слабым, но предложение «заслуживающим поддержки». Однако Черкасов так и не сыграл Маяковского, а после июня 1953 года обращаться с просьбой об этом было уже не к кому.

Так же внимательно отнёсся Берия к просьбе киноактрисы Лидии Смирновой о выделении ей и её мужу кинооператору Рапопорту квартиры в высотном доме. В 90-е годы она несколько переврала эту историю, но спасибо хоть не опустилась до побасёнок насчёт того, что получила квартиру якобы за «ночь насилия над ней». Зато актриса Татьяна Окуневская расписала в те же 90-е годы это мифическое насилие на «карельско-берёзовой» кровати во всю силу своей «художественной» фантазии.

Но вымыслы Окуневской очень уж контрастируют с теми документами, подтверждёнными фактами, которые приведены выше. И факты показывают, что реальный Берия в реальном, а не живущем в «Александровском саду» советском обществе пользовался репутацией отзывчивого и обязательного человека, умеющего проникнуться бедами и проблемами тех, кто к нему обращается.

Между прочим, в структуру органов безопасности лишь однажды было введено подразделение с удивительным для этого ведомства названием: «Бюро жалоб». Оно существовало только в 1939 году — том самом году, когда новый нарком внутренних дел Берия исправлял «перегибы» бывшего наркома Ежова.

Интересны в этом отношении воспоминания вдовы Бухарина — Анны Лариной-Бухариной. Она была знакома с Берией с 1928 года, с 15-летнего возраста, когда приехала на Кавказ с приёмным отцом, и даже в 90-е годы отмечала тогдашнюю «приветливость» Берии и то, что он «производил впечатление человека неглупого и делового». Ну, последняя оценка из уст Лариной, которой во время её второго общения с Берией, в 1932 году, было всего 19 лет, может быть, стоит и немного. Что она тогда, да и позже, понимала!

Однако Ларина прибавляет, что Берия «во время бесед с Куйбышевым, в то время председателем Госплана, уделял большое внимание вопросам экономики Закавказья». И поскольку память у вдовы Бухарина была отменной, это её свидетельство для нас, безусловно, важно.

В третий раз они встретились в 1939 году, в кабинете наркома внутренних дел СССР. Осуждённая Ларина-Бухарина из Томского лагеря обратилась к наркому Ежову, но письмо попало уже к наркому Берии, который распорядился доставить Ларину в Москву.

В своих воспоминаниях Ларина очень точно воспроизвела не только диалоги, но и всю психологическую атмосферу их беседы. Но при этом она так и не поняла, что заботило Берию и что он взвешивал в ходе разговора. Да, даже через десятилетия Ларина-Бухарина не поняла, о чём и что она написала.

А ведь суть была в том, что Берии за какой-то час предстояло понять — можно ли освободить эту озлобившуюся, но всё ещё очень молодую женщину, за долгую и счастливую жизнь которой он провозглашал тост в 1928 году, или надо продолжить её изоляцию от общества? И вообще — можно ли её пощадить, сохранив ей если не свободу, то хотя бы жизнь?

В этом отношении показательны и явно аутентичны слова Берии после того, как Ларина сказала: «Может быть, хватит?» Берия сразу возразил: «Нет, нет, продолжайте, интересно, как в вашем уме это всё преломляется».

Ларина-Бухарина так и не поняла, что сама по себе она была всего лишь смазливой девушкой, с детства жившей в среде государственных руководителей не по праву незаурядности, а по случайности рождения…

Что она, став женой Бухарина, вращалась в высшем политическом кругу не в силу своих политических талантов, а в силу неудержимого тяготения Николая Ивановича к «молодятинке».

И вот теперь, оказавшись вдовой врага народа — врага без кавычек, поскольку Бухарин к середине 30-х годов им и стал, она не только не осознала это, но была уверена в невиновности и правоте Бухарина, и в камере писала бездарные в поэтическом отношении, однако вполне внятные в отношении политическом стихи: «Он был многими любимый,/Но и знал больших врагов,/Потому что он, гонимый,/Мысли не любил оков»…

Это, конечно, — о Бухарине.

Несложно было догадаться и о том, кого имела она в виду, когда писала так: «Чёрный ворон, злой, коварный, /Сердце, мозг его клевал; /Кровь сочилась алой каплей,/ Ворон жил, на всё плевал!/Ворон трупами питался,/ Раскормился, всё не сыт!/И разнёс он по России/Страх и рабство, гнёт и стыд!»