Эдуард Лимонов - Книга мёртвых

В ноябре 1981 года мадемуазель Но должна была поместить своего, приехавшего в Париж из провинции учиться, племянника в студио, где жил я. Но меня она не бросила, а перевела в квартиру своей сестры мадам Упп (можно читать и как Юпп) – на улицу дэз Экуфф. Мне даже не пришлось перевозить мои вещи – мы просто перенесли их, четыре писателя: Саша Соколов, Сергей Юрьенен, Дмитрий Савицкий и я – квартира сестры помещалась в нескольких сотнях метров в еврейском квартале, в Марэ. Действие моей книги «Укрощение тигра в Париже» происходит именно там. (Сейчас я лишь с удовольствием вспомню о моих незабвенных «proprieteures», или на жаргоне «proprio», о милых старушках, и пойдём дальше, один момент!) Мадам Юпп была более тяжеловесна, рассудительна и неповоротлива. Они с мужем долгое время провели в Бельгийском Конго, а потом в 60-е годы бежали оттуда, как и все белые. Тогда они жили за городом, в доме мсье Юпп, а квартиру сдавали мне за 1850 франков. Студия на улице Архивов стоила мне 1300 франков. Третья квартира, на рю Поль Барвель, в 15-м аррондисманте, в которой я прожил всего шесть месяцев и которую ненавидел, владельца как такового не имела, ею владела дурная фирма недвижимости. И сама эта квартира, где я прожил с января 85-го по июль, была нечеловеческая – дом из бетонных блоков, дико дорогой, населённый отставными военными и докторами – то есть обиталище средней буржуазии. В спальне – прямо над кроватью – каждое утро было слышно, как ругается между собой пара, живущая этажом выше. Квартиру и даже часть мебели я унаследовал от некоей Элен Марс, американки французского происхождения, она намеревалась вернуться в Америку. Что и сделала вскоре после этого: переехала границу Штатов из Канады. И была арестована, судима и помещена в тюрьму на Rikers Island близ Нью-Йорка за торговлю наркотиками.

И вот я шёл к матери новой «проприо». Мадам Руссель оказалась небольшого роста худенькой старой женщиной. Начнём с того, что бульвар Сент-Жермен – это очень богатый квартал, и анархисты начала века знали это, дом № 102 был объектом атаки самого Равашоля. Живёт на Сен-Жермен в основном haut bourgeiosie, то есть высокая (как мода) буржуазия. Повыше рангом, чем выходцы из Бельгийского Конго. Дом и лифт меня особенно не впечатлили, но на каждой лестничной площадке было всего по две квартиры, то есть квартиры были очень большие. Дверь мне открыла горничная, португалка, я думаю. Горничная провела меня в очень большую гостиную, где царил хаос, как будто собирались уезжать или только что приехали. Горничная усадила меня за большой стол в гостиной. Впоследствии я всегда садился за этот же стол и на тот же стул. Справа от меня через многочисленные высокие окна вливался режущий свет дня. Окна выходили на балкон. Балкон сплошным кольцом опоясывал здание. Его можно видеть, этот балкон, на многих исторических фотографиях 1968 года, каждое окно сверху прикрывает красная парусина, колпачок тента. И эти красные выцветшие тенты над окнами тоже можно видеть на исторических фотографиях. Изнутри у каждого окна есть ручка, ею можно развернуть или убрать тент.

Появились два мальчика в гимназических формах. Один совсем крошечный, второй побольше. Посмотрели на меня осторожно. Удалились. Затем появилась небольшого роста, хрупкая старая женщина. Представилась: Жюльетт Руссель. И присела рядом. Я раскрыл пакет с деньгами, только что получил наличные в банке, шесть пятисотфранковых билетов, и началась первая из целой сотни наша беседа.

Я полагаю, в конце концов я стал чем-то вроде духовника или психоаналитика для мадам Руссель. Полагаю, что когда Франсин попросила её получать от меня раз в месяц деньги за квартиру, мадам Руссель наотрез отказалась. «Какой-то русский, они все много пьют, зачем ты навязываешь мне, дочка, свои проблемы, – что-то вроде этого она наверняка сказала Франсин. – Разбирайся сама!» – «Один раз, мама! Потом я найду кого-нибудь! Жанн уехала в Бретань» (воображаемая Жанн и столь же воображаемая Бретань), – уговаривала её Франсин по телефону из Нью-Йорка. Растерянно-расстроенная, поминая недобрым словом дочь и все её эксцентричные выходки, буддизм и неудачливую карьеру актрисы, мадам Руссель согласилась один раз принять деньги из рук русского квартиранта Франсин.

Я, во-первых, не имел выбора, меня никто не спрашивал, хочу я ходить к мадам Руссель или нет. Может быть, если бы спросили: кому ты хочешь отдавать деньги за квартиру, я бы выбрал семнадцатилетнюю красотку. Однако вкус к расследованию, в конце концов, возобладал во мне, как погоня у гончей собаки, и я втянулся в расследование высшей буржуазии.

А мсье Руссель был-таки из высшей буржуазии. Семейное предприятие: фирма, производящая инструменты, существовала с 1818 года и началась где-то в Швейцарии. Фотографии предков семьи в белых халатах, в очках и с моноклями мадам Руссель мне продемонстрировала. Директора клиник, военные врачи… У семьи были также предки оружейники. Руссели находились в родстве с владельцами известных оружейных заводов «Викерс» (тех, что «Викерс-Армстронг») и каким-то боком через них родственны английским королям.

Постепенно обозначились следующие параметры семьи. Мсье Руссель, краснолиций, нос картошкой, сильный, волевой, ежедневно спускался на второй этаж здания в офис и оттуда повелевал производством и торговлей медицинскими инструментами. Его зычный голос и личная энергия заставляли крутиться колёса бизнеса. Он и мадам Руссель родили четверых детей: Франсин была младшая. Ещё одна дочь Женевьев, агент по устройству выставок, конференций, старая дева, жила в одиночестве. Двое сыновей: Жак, толстый человек тогдашнего моего возраста, т. е. около 40 лет, женатый на скандальной женщине, отец двух детей. Плюс старший сын Жан (вот тут я не уверен, что его звали Жан), он работал вместе с отцом в семейном бизнесе, но, судя по оценкам матери, особой энергичностью не отличался.

Папа Руссель боялся умереть и потому превентивно потреблял непропорционально огромное количество лекарств, был мнителен и раздражителен. В тот день, когда я впервые явился к ним, он таки собирался уезжать в их дом в порту Росткоф в Бретани. В поездки мсье Руссель брал чемодан лекарств. В тот день мадам Руссель не могла найти ему нужную коробку, и краснолицый тиран так наорал на неё в присутствии горничной и детей Жака, что довёл её до слез. Потому она и задержалась в глубине квартиры, в своей комнате, пудрилась. Позднее, постепенно, беседа за беседой – после передачи денег мы сидели порою по два, по три и более часов, – выяснилось, что мадам Руссель пришлось несладко. Жизнь её в семье многие годы была испорчена свекровью – мамочкой мсье Русселя. Ранее семье принадлежали ещё несколько квартир в доме 104 на бульваре Сен-Жермен. Свекровь обитала в одной из них, ниже этажом. Судя по воспоминаниям, она была железная старуха, и мадам Руссель должна была минута в минуту спускаться к завтракам, обедам и ужинам. Несколько раз её оставляли голодной за опоздание, уже когда она была матерью четверых детей. Бывали случаи, когда свекрови не нравилось платье мадам Руссель. Свекровь во главе стола изрекала: «Вы выглядите чудовищно! Пойдите переоденьтесь, Жюльетт!» И мадам Руссель, безмолвно глотая слезы, удалялась. Муж был противоестественным образом привязан к матери и ни разу не вступился за жену. Я думаю, она не преувеличивала ничуть. Когда она мне это рассказывала, настоящая боль была в её глазах.