Андрей Богданов - Патриарх Филарет. Тень за троном

Другим державным шагом патриарха было утверждение новой державной идеологии. Тут Филарет не стеснялся позаимствовать слова из знаменитой молитвы Бориса Годунова, не шутя заставлявшего публику «на трапезах и вечерях» поднимать за него заздравную чашу с предлинным тостом. Текст тоста к указу прилагался. Ослушники наказывались. Нелепость годуновской затеи не помешала Филарету узреть в молитве полезные элементы. И запомнить. В самом деле: царь Борис превозносился как богоизбранный государь «всея Вселенныя, Великия России самодержец, единый подсолнечный христианский царь, многих государств государь и обладатель».

Испивающие (то есть за малыми исключениями весь российский народ) обязаны были истово желать роду Годуновых, «чтобы все великие государи христианские и басурманские приносили честь его царскому величеству по его царскому чину и достоянию, чтоб его царская рука высилась и имя его славилось от моря и до моря и от рек до концов Вселенной надо всеми недругами сто, к чести и повышению его царского величества имени, а к преславным его царствам к прибавлению и расширению, к вечной славе и похвале.

Чтоб все под небесным светом, — велеречиво гласила молитва, — великие государи христианские и басурманские его царского величества послушны были с рабским послужением по его царской воле и повелению, и от посечеиия бы меча его, от храброго подвига, все страны басурманские его царского величия имени трепетали с боязнью, и с великим страхом, и сетованием…

Святая бы непорочная христианская вера сияла на Вселенной превыше всех, как под небом пресветлос солнце, так же честь и слава его царского величества высилась превыше всех великих государств на веки веков»[119].

По самомнению Годунов натурально метил в императоры — как тогда говорили, цесари. Но стал-то цесарем Лжедмитрий! Памятуя об этом, Филарет Никитич при публичном поставлении своем в патриархи молился за сына с использованием молитвы царя Бориса, но без годуновского нетерпения, с большим достоинством: «Да тобою, пресветлым государем, благочестивое ваше царство паки воспрославнт и распространит Бог от моря и до моря и от рек до концов Вселенной, и расточенное во благочестивое твое царство возвратит и соберёт воедино, и на первообразное и радостное возведет, чтобы быть на Вселенной царю и самодержцу христианскому, и воссиять, яко солнце посреди звезд!»[120]

Россияне отнеслись к этому пожеланию с должным вниманием. Молитва Филарета вошла при внуке его Алексее Михайловиче в чин высшей государственной церемонии — венчания на царство (1645), а при правнуке Фёдоре Алексеевиче, когда «расточённое» наследие Древней Руси было уже возвращено с умножением, легла в основу мощной концепции Российского православного самодержавного царства, на более высоком идейном уровне сменившей теорию Москва — Новый Рим (1676)[121].

Филарета, заложившего немаловажный камень в фундамент державной концепции, в его настоящем устраивала старая родовая теория Нового Рима. Согласно оной, русские самодержцы по прямой линии наследовали римским и константинопольским владыкам. Но ведь династия московских великих князей и царей рода Рюрика на царе Фёдоре Иоанновиче прервалась!

Воистину какие пустяки! Патриарх молился о сыне «на престоле прародителей твоих: прадеда вашего… Иоанна Васильевича (Грозного), и деда вашего… Феодора Ивановича… и прочих прежде бывших царей российских». Вот так, без всяких годуновских метаний и вскриков, Филарет установил династическое единство власти Рюриковичей и Романовых.

Годунов лгал хитроумно — и ему никто не верил. Филарет утверждал очевидную неправду с уверенностью в полном послушании подданных — возражений не было. Интерес патриарха к сословному представительству весьма быстро угас — и Земский собор для решения внутренних дел государства, намеченный на конец 1619 г., отменили за ненадобностью.

«Великий государь» Филарет счёл, что сам знает, «чем Московскому государству полниться» и как устроить его, чтобы «пришло всё в достоинство». Только желая вовлечь едва оправлявшуюся от разорения страну в новую войну с Речью Посполитой, Филарет созвал земских представителей в 1621 и 1622 гг. И показал, во что российские власти испокон веков ставили представительные учреждения.

Участники Собора единодушно выступили за войну. Момент. но объяснению царя и патриарха, был самый удачный: Турция, Крым и Швеция призывали к совместным военным действиям против Речи Поснолитой. Пора было пересмотреть унизительные условия Деулинского перемирия и вернуть отнятые польским мечом русские земли. Война требовала больших расходов и жертв. Тем не менее выборные люди поддержали её единодушно. Духовенство готово было молиться о победе и жертвовать на неё деньги. Дворяне клялись «против польского и литовского короля… биться, не щадя голов своих». Купцы обещали «в помощь их государево казне… давать деньги»[122].

Филарет выслушал все эти верноподданнические речи благосклонно. Но, подумав, решил не воевать. Соборов он более десяти лет не созывал вовсе[123]. Все, конечно, смолчали.

Разговорить даже столь речистую публику, как купечество, стало сложно. Казалось бы, недавно купцы поддержали Всенародное ополчение, посадившее Михаила Фёдоровича на царство. А в 1620-х гг. представители правительства с превеликим трудом заставляли гостей (сословную группу богатейших купчин) говорить «прямо, не сомневаясь ни о чём и государевы опалы» не боясь.

Речь шла о торговых интересах, и правительство действительно прислушалось к мнению гостей — по замечательно читать, как купцы опасались «говорить… спроста»! Следует поверить летописцу, отметившему без иронии, что с возвращением Филарета «началась быть во всех людей великая тишина»…

В 1627 г. общее челобитье гостей и торговых людей «всех государевых городов» (центров недавнего ополчения, кстати сказать) против засилья на внутреннем рынке чужеземцев было попросту отвергнуто без объяснений[124]. Тогда, как и сейчас, власти полагали уместным разбавить поредевшее население собственной страны чужеземцами. Народ вновь замолчал — блага социального мира превосходили желание отыскать «правду» путём конфликта с высшей властью.

Справедливости ради надо сказать, что наиболее влиятельный из русских патриархов правил хотя и деспотично, но рассудительно и по-хозяйски благоразумно. Огромная патриаршая епархия, судя по жалованной грамоте царя Михаила Фёдоровича 1625 г., охватывала более 40 городов с пригородами и уездами — от Москвы до Крайнего Севера и Сибири. Филарет пользовался в ней невиданной ни до, ни после него архипастырской властью в ущерб правам светского приказа Большого дворца и привилегиям духовенства, исстари имевшего несудимые и тарханные грамоты, освобождавшие их владения от суда московских духовных и светских чиновников и от некоторых повинностей, подчиняя их непосредственно царю[125].