Марианна Басина - Жизнь Достоевского. Сквозь сумрак белых ночей

Долгое время заключенным не давали в камеры свечей. Достоевского мучила бессонница, и эти часы, когда он лежал в темноте без сна и слушал дальний бой соборных курантов, были едва ли не самыми тяжкими.

К концу лета им снова разрешили гулять в тюремном дворике, позволили жечь свечи по вечерам. Но несколько месяцев в сырой одиночке не прошли бесследно. В груди появились боли, которых не бывало прежде. Пропал аппетит. По временам Достоевскому начинало казаться, что пол в его камере колышется, как в пароходной каюте. А тут еще подступила петербургская осень и всегда-то имевшая на него влияние гнетущее, мрачное.

«Вот уже пять месяцев, без малого, как я живу своими средствами, то есть одной своей головой и больше ничем. Покамест еще машина не развинтилась и действует. Впрочем, вечное думанье и одно только думанье, без всяких внешних впечатлений, чтоб возрождать и поддерживать думу — тяжело! Я весь как будто под воздушным насосом, из-под которого воздух вытягивают. Все из меня ушло в голову, а из головы в мысль, все, решительно все, и несмотря на то, что работа с каждым днем увеличивается».

В его крошечном, переплетенном тройной решеткою небе потянулись рваные серые облака, зарядил бесконечный осенний дождичек. И мучительную тоску не скрашивали уже те нежные слова участия, что прежде слал ему с воли брат, — переписку с родными запретили.

Узнику Алексеевского равелина не мудрено было лишиться разума. Мрачное предчувствие не обмануло Петрашевского — трое из его товарищей заболели в тюрьме тяжелым нервным расстройством. Но Достоевский не сломился — напротив, явил столько выдержки, хладнокровия, как самые мужественные из петрашевцев.

Федор Михайлович обладал редкой душевной стойкостью, всегда проявлявшейся в самые тяжкие минуты жизни. Этим он был похож на мать. Даже во время последней своей болезни, зная, что умирает, Мария Федоровна нашла в себе силы утешать потерявшего голову мужа. Исхудавшая, коротко остриженная — уже не могла расчесывать густые длинные волосы — она ласково беседовала с детьми, просила почитать ей стихи. И теперь ее сын, заключенный в одиночку «Секретного дома», так же бестрепетно нес свой крест.

Во все время заключения арестанты пребывали в тягостной неизвестности — когда кончится дело и чем оно может кончиться. К началу октября следственная комиссия завершила «следственное производство», которое заняло более девяти тысяч листов бумаги, и передала собранные материалы специально назначенной военно-судной комиссии. Во главе ее царь поставил министра внутренних дел генерала Перовского — того самого, что направил Липранди и его агентов по следам Петрашевского. Желая возвеличить свои заслуги перед отечеством, Перовский утверждал, что его стараниями открыт опаснейший заговор, грозивший чуть ли не гибелью целой России. Николай I, напуганный революцией в Европе, готов был верить ретивому министру. Во всяком случае, поручив ему судить петрашевцев, царь не сомневался, что Перовский не преминет обратить против них всю строгость военно-полевых законов. Беспощадной, расправой с Петрашевским и его товарищами Николай желал преподать грозный урок всей этой вольнодумной молодежи, всем российским поклонникам западных социальных теорий и утопий.

Военный суд шел при закрытых дверях и продолжался шесть недель. Шестнадцатого ноября вынесенный судом приговор был передан на заключение генерал-аудитору, то есть верховному прокурору. Насчет отставного инженер-поручика Федора Достоевского приговор гласил: «Военный суд находит подсудимого Достоевского виновным в том, что он, получив в марте месяце сего года из Москвы от дворянина Плещеева (подсудимого) копию с преступного письма литератора Белинского — читал это письмо на собраниях: сначала у подсудимого Дурова, потом у подсудимого Петрашевского и, наконец, передал его для списания копий подсудимому Момбелли. Достоевский был у подсудимого Спешнева во время чтения возмутительного сочинения поручика Григорьева под названием „Солдатская беседа“. А потому военный суд приговорил его, отставного инженер-поручика Достоевского, за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского и злоумышленного сочинения поручика Григорьева, — лишить, на основании Свода Военных постановлений ч. V кн. I ст. 142, 144, 169, 170, 172, 174, 176, 177 и 178, чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием».

Генерал-аудитор приговор Военного суда утвердил, назначив смертную казнь двадцати одному осужденному. Свое решение генерал-аудитор объяснял так: «…Хотя степень виновности их различная, ибо одни из них более, другие менее принимали участие в злоумышлении, но как все они суждены по Полевому Уголовному Уложению, в преступлениях же государственных, по точной силе наших законов, не постановлено различия между главными виновниками и соучастниками, то на основании сего Уложения, генерал-аудитор полагает: всех сих подсудимых… подвергнуть смертной казни расстрелянием».

Однако, как это ему заранее было предписано, генерал-аудитор обратился к царю с просьбой о помиловании осужденных и предложил заменить смертную казнь другими наказаниями. В частности, подсудимого Достоевского предложено было сослать в каторгу на восемь лет.

Генерал-аудитор нарочно определял наказания весьма суровые, чтобы царь мог с легкостию явить свое «милосердие». Так, на приговоре Достоевскому Николай I начертал: «На четыре года, а потом рядовым».

Впрочем, в иных случаях царь счел слишком мягкой кару, назначенную генерал-аудитором. Ивану Ястржембскому, на которого Антонелли донес, что тот злословил императора и называл его «богдыханом», Николай значительно увеличил срок каторжных работ.

Избавив осужденных от смерти, царь тем не менее распорядился инсценировать казнь и, не прежде чем на «преступников» будут уже наведены ружейные стволы, прочесть им настоящий приговор.

С наслаждением истого театрала — Николай обожал представления и в молодости даже ставил любительские спектакли и сам играл в них — самодержец лично разрабатывал все мизансцены придуманного им зловещего фарса. Дабы осужденные на смерть успели вполне восчувствовать свое положение, Николай приказал у них на глазах рыть им могилы. С трудом приближенные уговорили царя отказаться от этой затеи. Казнь решено было инсценировать на площади в центре Петербурга, и очень уж странно было бы делать вид, что прямо тут, посреди города, похоронят преступников. Но и без рытья могил сочиненная царем процедура обещала быть достаточно изуверской и гнусной…

Петрашевскому и его товарищам, восемь месяцев сносившим царский гнев, теперь предстояло испытать, что же такое царская милость.