Мария Башкирцева - Дневник

Рим!.. и я не поеду в Рим!.. почему? Потому что не хочу. И если бы вы знали, чего мне стоит это решение, вы пожалели бы меня. Я даже плачу…

Среда, 27 сентября. Я говорю с отцом в шутливом тоне, и потому могу говорить все. Моя последняя фраза третьего дня его оскорбила.

Он жалуется, говорит, что вел безумную жизнь, что он веселился, но что ему чего-то не хватает, что он несчастлив…

– В кого же ты влюблен?- спросила я в насмешку над его вздохом.

– Ты хочешь знать это?

И он покраснел так, что захватил руками свою голову, чтобы скрыть свое лицо.

– Я хочу, скажи!

– В маман.

Голос его дрожал, и я взволновалась до того, что громко засмеялась, чтобы скрыть свое волнение.

– Я знал, что ты не поймешь меня!- вскричал он.

– Извини, но эта супружеско-романическая страсть так мало на тебя похожа.

– Потому что ты меня не знаешь! Но клянусь тебе, клянусь, что это правда- перед образом, перед этим крестом, благословением моего отца!- и он перекрестился на образ и крест, висящей над постелью.- Может быть, это потому, что я представляю ее себе молодою, что в воображении я живу прошедшим. Когда нас разлучили, я был как сумасшедший, я пешком ходил к Ахтырской Божией Матери, но говорят, что она приносит несчастье, и это правда, так как потом все еще больше запуталось. И потом… сказать ли… ты будешь смеяться… Когда вы жили в Харькове, я ездил туда тайком один, брал извозчика и целый день ждал у вашего дома, чтобы видеть, как она выйдет, и потом возвращался, никем не замеченный.

– Если это правда, это очень трогательно.

– Скажи мне, раз уж мы заговорили о maman… У нее… у нее нет ко мне отвращения?

– Отвращения? Да почему же? Нет, совсем нет.

– Иногда… бывают… такие непреодолимые антипатии.

– Да нет же, нет.

Одним словом, мы долго говорили об этом. Я говорила о ней, как о святой, какою помню ее с тех пор, как поняла ее положение.

Было поздно, я пошла спать. У себя я бы поужинала, читала, писала.

Сегодня в восемь часов утра мы должны были уехать в Полтаву, но явилась Елена К., мать Паши, горбатая, очень любезная, немного аффектированная.

Мы вместе пили чай и потом уехали. Отцу моему нужно быть в городе для председательства.

Холодно, по временам идет дождь. Гуляя, я зашла к фотографу, снялась крестьянкой, стоя, сидя, в лежачем положении, как будто спящей.

Мы встретили Г.

– Вы видели мою дочь?- спросил отец.

– Да, я видел ее…

– Лучше не найдешь, не правда ли? И нет, и не было подобной ей.

– Извините, были- в те времена, когда существовал Олимп.

– Я вижу, вы умеете говорить комплименты.

Этот господин довольно дурен собою, довольно черноволос, довольно порядочный, довольно светский, немного авантюрист, игрок и довольно честный человек. В Полтаве его считают самым образованным и порядочным человеком.

При первом морозе я надела мою зимнюю шубку, она была уложена и еще сохранила тот запах, какой имела в Риме – и этот запах, этот мех!

Заметили ли вы, что для того, чтобы перенестись в какое-нибудь место, достаточно вспомнить запах, воздух, цвет? Провести зиму в Париже? О! нет!

Четверг, 28 сентября. Я плачу от скуки; мне хочется уехать, я здесь чувствую себя несчастной, теряю время, жизнь, страдаю и раздражена до последней степени.

Эта жизнь меня измучила. Господи Иисусе Христе, избавь меня от этой муки!

Пятница, 29 сентября. Вчера я была в отчаянии: мне казалось, что я на всю жизнь заключена в России, это приводило меня в неистовство, я готова была лезть на стену и горько плакала.

Мать Паши стесняет меня. Почему? Потому что она сказала несколько фраз, по которым я вижу, в каких восторженных выражениях ее сын говорил с нею обо мне. Когда же я стала настаивать на том, чтобы она уговорила его приехать, она ответила полушутя, полусерьезно:

– Нет-нет, пусть он останется там. Тебе здесь скучно, тебе нечего делать, и ты его мучишь: он приехал ко мне совсем рассеянный и измученный.

На это я отвечала с большой сдержанностью:

– Я не считаю Пашу таким человеком, который может оскорбляться дружелюбными шутками. Я шучу и немножко дразню его потому, что он мне близкий родственник, почти брат.

Она долго смотрела на меня и сказала:

– Знаете, в чем состоит верх сумасшествия?

– Нет.

– В том, чтобы влюбиться в Мусю.

Инстинктивно связывая эту фразу с другими, я краснею до ушей.

Воскресенье, 1 октября. Мы были у князя Сергея Кочубея.

Отец оделся отлично, даже надел слишком светлые перчатки.

Я была в белом, как на скачках в Неаполе, только шляпа была в черных перьях и такого фасона, который в России признан образцом хорошего тона. Я не люблю этого фасона, но он подходит к случаю.

Имение князя в восьми верстах от Гавронпев – это знаменитая Диканька, воспетая Пушкиным вместе с любовь Мазепы и Марии Кочубей.

Особенно хорошо устроено было имение князем Виктором Павловичем Кочубеем, великим канцлером империи, замечательным государственным человеком, отцом нынешнего князя.

По красоте сада, парка, строений Диканька может соперничать с виллами Боргезе и Дория в Риме. Исключая неподражаемые и незаменимые развалины, Диканька, пожалуй, даже богаче, это почти городок. Я не считаю крестьянских изб, а говорю только о доме и службах. И это среди Малороссии! Как жаль, что даже не подозревают о существовании этого места. Там несколько дворов, конюшен, фабрик, машин, мастерских. У князя мания строить, фабриковать, отделывать. Но лишь только войдешь в дом, всякое сходство с Италией исчезает. Передняя убрана бедно в сравнении с остальными комнатами, и вы входите в прекрасный барский дом; этого блеска, этого величия, этого божественного искусства, которое приводит вас в восторг в дворцах Италии, нет и следа.

Князь – человек лет 50-55-ти, овдовевший, кажется, года два тому назад. Это типичный русский вельможа. Один из людей старого времени, на которых уже начинают смотреть, как на существа иного рода, чем мы сами.

Его манеры и разговор сначала смутили меня, так как я успела уже отвыкнуть от общества, но через пять минут я была очень довольна.

Он повел меня под руку показать свои лучшие картины, через все залы. Столовая великолепна. Я села на почетное место направо, налево – князь и отец. Дальше село нисколько человек, которые не были представлены и скромно заняли свои места,- точно средневековые ленники. Все шло отлично, но вдруг у меня закружилась голова; я встала из-за стола, впрочем, когда уже закончили. Войдя в мавританскую гостиную, я села, и мне чуть не сделалось дурно. Мне показывали картины, статуэтки, портрет князя Василия и его забрызганную кровью рубашку, висящую в шкапу, к которому портрет служил дверцей. Нас повели смотреть лошадей, но я ничего не видела, и мы должны были уехать.