Борис Сичкин - Я из Одессы! Здрасьте!

Как-то я спешил на свидание, но как назло наш кондуктор был наглее обычного. На остановках он закуривал, всячески тянул время, вступал в беседы с какими-то людьми… На одной из станций был маленький базар, и картавый немец туда отправился.

Это положило предел моему терпению. Я вышел на перрон и, копируя его, крикнул «Абфар-р-рун!», и мы уехали, оставив его на базаре. Весь вагон мне аплодировал.

На каждой станции под дикий хохот пассажиров я кричал: «Абфар-р-рун!» — и мы ехали дальше. Однако, когда я хотел выйти на своей остановке, мне не дали, понимая, что без меня поезд не тронется. Я был вынужден командовать отправление до конечной станции. На конечной станции я в последний раз крикнул «Абфар-р-рун!» и, оставив машиниста в полном недоумении, выскочил из метро и сел на такси. Эта шутка-месть стоила мне 250 марок и опоздание. Но я никогда об этом не сожалел.

Находясь с концертами на Камчатке, я прочитал афишу о предстоящих гастролях Латвийского эстрадного оркестра. Кассы предварительной продажи были открыты уже десять дней, но ни одного билета не было продано. Я поинтересовался у директора филармонии Маграчева, как он намеревается выйти из положения.

— Читайте завтра в местной газете мою рецензию. Ручаюсь, завтра же все билеты будут проданы.

На следующий день я покупаю газету и читаю:

«К нам едет на гастроли Латвийский эстрадный оркестр. К сожалению, то, что я увидел, не доставило мне удовольствия. Я ожидал встречи с народными песнями, ожидал услышать латвийскую национальную музыку. Что же я увидел и услышал? Сплошь так называемые „шлягеры“ американских, французских и прочих западных композиторов, обнажённые до неприличия солистки виляют бёдрами, подражая худшим образцам буржуазного, с позволения сказать, искусства. Такое впечатление, что сидишь не на концерте, а попал на сеанс стриптиза в какое-то французское кафешантан. Где же подлинно национальное искусство? Разве этого ждут от них труженики Камчатки?! Директор камчатской филармонии Маграчев».

Очередь в кассы выстроилась, как в Мавзолей. Билеты на все концерты были распроданы мгновенно. Из любопытства я тоже пошёл посмотреть латвийцев. Это был кошмар. Одни народные песни и музыка, унылые певицы в семи юбках до полу… Смеясь, я спросил Маграчева, не будет ли у него неприятностей за обман.

— Почему? — искренне удивился тот. — Они прислушались и перестроились.

После ночной репетиции в Лужниках, где ставилось ёлочное представление, милиционер из уважения к режиссёру спектакля Лехциеву предложил подвести его на мотоцикле с коляской. Навстречу ехала милицейская машина с капитаном милиции. Милиционер обратился к режиссёру:

— Товарищ Лехциев, я не имею права возить посторонних людей. Пожалуйста, притворитесь пьяным, иначе у меня будут неприятности.

Лехциев был всеми уважаемым человеком, в рот не брал спиртного. Но чтобы не подводить милиционера, подчинился.

Капитан вышел из машины и спросил:

— Кто в коляске и куда везёшь?

— Пьяного везу в вытрезвитель. Капитан подошёл к коляске.

— Половина шестого утра, где же ты, свинья, нажрался?

— и ударил его кулаком по лицу. — Ну, да свинья грязи найдёт.

— И снова врезал ему в глаз. — А ведь с виду приличный человек, — и новый удар. Милиционер:

— Товарищ капитан, не надо его бить. Я же его везу в вытрезвитель.

— Тебе что, жалко эту сволочь? Ты думаешь, он вспомнит, что с ним произошло? Я бы их всех, подонков, пьяниц вонючих, бил. — И начал бить его по лицу и по голове, понося последними словами.

На следующий день Лехциев пришёл на репетицию разукрашенным, с огромными фингалами под глазами и рассказал нам, что произошло. Когда после репетиции мы шли пешком к метро, другой милиционер в знак большого уважения к режиссёру предложил ему свой мотоцикл…

Как-то я выступал в городе Норильске, где 55 градусов ниже нуля с сильным ветром не считается плохой погодой. В большом красивом зале был аншлаг. Отвечая на вопросы, я заметил сильно выпившего человека, пытавшегося задать мне вопрос, но жена каждый раз силой усаживала его на место. Он сидел примерно ряду в тридцатом. Я обратился к нему сам:

— Вы, кажется, хотите задать мне вопрос? Пожалуйста я вас слушаю. Он встал и громко на весь зал сказал:

— Я хотел у вас спросить, какого хуя вы сюда приехали?

— С творческими вечерами. — ответил я ему.

— Большое вам спасибо, — ответил пьяный человек и удовлетворённый моим ответом, сел обратно в кресло.

На «Мосфильме» уборщица жаловалась мне:

— Убрала я им павильон и никак не могу получить деньги. Всё время говорят, что сегодня денег нет, потерпи до завтра. Завтра тоже не дают и говорят, потерпи. Всё время говорят, потерпи, потерпи. Это не «Мосфильм», а какой-то дом терпимости.

В Москве на Самотёчной площади в общественном туалете я встретил уборщицу тётю Пашу, которая прежде работала около гостиницы «Метрополь».

— Тётя Паша, а почему вы не работаете в туалете в центре, около гостиницы «Метрополь»?

— Интриги, сыночек, интриги.

В Москонцерте одно время было туго с деньгами, и артисты помногу месяцев были без зарплаты. Каждый день стояли большие очереди в кассу в надежде, что вдруг появятся деньги. Кассир Алексей Алексеевич появлялся и произносил всегда одну и ту же фразу:

— И не заикайтесь, денег нет. Эта фраза больше всего возмущала заик. Когда артисты эстрады, возмущаясь всем, доходили до

кондиции, я громко произносил:

— Товарищи, не волнуйтесь, снимите деньги со своих книжек. Не все улыбались.

Глава III

«Я ШУЧУ, Я НЕ МОГУ ИНАЧЕ»

Мы смеёмся, чтоб не сойти с ума.

Команда: «Тишина в студии! Мотор!»

Звукооператор: «Есть мотор!»

Режиссёр: «Восточный танец с песней. Дубль один. Начали».

И я исполнил шуточный номер в кинофильме «Неисправимый лгун».

По окончании съёмки режиссёр Азаров меня похвалил, сказав, что все три снятых дубля хорошие. Но я был собою недоволен. Технически я сделал все нормально, но не хватало озорства.

Я в тот вечер был не готов. Как я ни боролся со своим состоянием, ничего не получалось. У меня в кармане лежала повестка:

«Гражданин Сичкин, Вам необходимо явиться 12 декабря 1973 года в Тамбовскую областную прокуратуру к старшему следователю Терещенко для дачи показаний».

11 декабря 1973 года после съёмки я уехал в Тамбов. Съёмки моих следующих эпизодов назначили на 13 декабря в расчёте, что 12-го меня допросят и в тот же день вечерним поездом я вернусь.

В 9 часов утра я вошёл в тамбовскую прокуратуру, где меня уже ждал следователь Терещенко. Я был спокоен, совесть моя чиста. Ничего со мной не могло случиться. А те времена, когда уничтожали сотни тысяч невинных людей, давно прошли. Так я думал. И был в этом уверен.