Наталья Боброва - Юрий Богатырев. Чужой среди своих

– Если вы не возражаете, Игорь Михайлович, мне очень хотелось бы написать ваш портрет. Не волнуйтесь, я отниму у вас не много времени – минут пятнадцать – двадцать, не больше…

Я, конечно, согласился и внутри ужасно ликовал – мне же очень хотелось, чтобы он меня нарисовал. Юра как бы прочитал мои мысли, почувствовал мое тайное желание… Теперь этот портрет висит у меня дома на почетном месте…

Прошли две недели – лечение более или менее помогло: он вышел из клиники в очень неплохом состоянии. Хотя, думаю, что все-таки не до конца был «реанимирован»… У него были слабые сосуды, скакало давление, подводило сердце. Мне было грустно отпускать его, но мешать было бесполезно…

…Глубокой осенью 1988 года он еще раз зашел в клинику… Я увидел его и поразился, насколько он набрал в весе, обрюзг…

– Юра, что ты? Почему?

– Да вот последнее время сердце шалит. Не очень хорошо себя чувствую…

И все это проговаривается как-то очень легко, без трепетного отношения к своему здоровью.

Я предложил:

– Может быть, стоит опять лечь?

– Нет, я сейчас работаю… Спектакль готовим…

Последний раз мы с ним случайно столкнулись на улице, это было незадолго до его кончины. Тогда еще мало у кого были видеомагнитофоны, а у нас были. И были любимые кассеты. И мы с Юрой говорили о том, что надо бы встретиться, посидеть, поговорить, посмотреть фильмы, обменяться кассетами…

Не успели…

Глава 24. У черты

Открытие себя ■ Борьба с собой ■ Исповедь по телефону ■ «Мы родились в один день!» ■ Поздравление от Козы ■ «Поговори со мной!» ■ «Депрессия – баловство?» ■ Дизайн… могилы ■ «Ты слишком красива, чтобы тебя рисовать» ■ «Скоро подохну!» ■ «Роман в театре? Никогда!» ■ Жажда уюта ■ Актерство сжигает душу? ■ Роковая воронка ■ «Меня няней не звали…» ■ «Сколько надо – бери!» ■ «Мой дом – твой дом!» ■ «Позвоните Клариссе!» ■ Перечитывая дневник… ■ «Я не умер!» ■ «Защитный скафандр» ■ «Неужели, Юра, это ты?» ■ Таинственная незнакомка

Мы приступаем к грустным, но неизбежным главам. Истории ухода – странного, безвременного, даже нелепого. Но сначала – о некоторых обстоятельствах жизни героя, которые пока маячили в тени.

– Говорить об этом трудно, это больное, – задумывается Александр Адабашьян. – Это связано, скажем так, с его нетрадиционной ориентацией. Свою «непохожесть» Юра переживал очень болезненно, в отличие от нынешних звезд, которые этим даже бравируют. Сейчас ведь даже люди нормальной ориентации с удовольствием прикидываются гомосексуалами – это модно, престижно, практично, – они ведь дружны между собой…

А Юра это «открытие» в себе сделал очень поздно, врастал в это как-то очень болезненно… Он очень страдал по этому поводу, от того, что он не такой, как все… Пил, совершал в пьяном виде всякие глупости, от которых потом безумно страдал и которых стыдился… Это добавляло ему еще как бы дополнительный комплекс вины.

Но, думаю, дал бы Бог ему здоровья побольше – кончилось бы и его вегетарианство надуманное, и пьянка… Если бы он сжился наконец со своей, скажем, «странностью»…

Но это было сильнее его. Это не было ни распущенностью, ни модой. Это было действительно отклонение, с которым он пытался бороться, победить которое никак ему не удавалось.

Жизнь тогда нас периодически сводила и разводила – у каждого из нас было очень много дел. Я часто уезжал, не звонил… А Юра сразу делал вывод: вот, мол, ясно, почему не звонишь, почему не появляешься… В последнее время он почему-то считал, что отношение людей к нему зависит от его проблем…

Иногда ситуация усугублялась. Пьяный, он звонил ночью, начинал извиняться за что-то, уговаривать, иногда даже бывал в этом агрессивен. У нас появилась какая-то непростота в отношениях.

Наташа Гундарева его уговаривала: «Успокойся, да, ты не такой, как все, но это твоя индивидуальная особенность. Ты разве кому-то хуже делаешь? Ты кого-то заставляешь страдать? Кому это мешает? Это твое – и все».

Но тем не менее он болезненно переживал. Я ни в коей мере не сопоставляю, но думаю, что это в большой степени похоже на то, что происходило с Чайковским. Он тоже переживал свою «инородность» очень болезненно, тоже очень страдал от этого. Тогда все эти внутренние муки не выносились на сцену – как сейчас в помпезном театральном шоу Бориса Моисеева, который лежит в гробу в колготках…

Юра, как человек другой культуры, понимал, что это все-таки некое отклонение от нормы в широком понятии…

Знаменитый российский модельер Слава Зайцев запомнил своего Богатырева:

– Мне трудно с точностью до дня сказать, когда я лично познакомился с Юрой… Это было время, когда я волею судьбы вошел в театральный мир (в начале 70-х годов). И мои кумиры, доселе недоступные, стали моими друзьями, близкими и дорогими сердцу.

Юра был одним из тех людей, общаться с которыми было и желанным, и волнующим.

Он был красив, вальяжен, доброжелателен. Он был интересный собеседник, прекрасно разбирался в искусстве, сам рисовал, да притом удивительно, профессионально, завораживающе. Юру любили, пожалуй, все, кто его знал.

А познакомившись с его актерскими работами и в театре (мне удалось посмотреть несколько спектаклей из репертуара театра «Современник» 70-х годов с участием Юры), и в кино, я был потрясен его искренностью, естеством воплощений, открытостью. Работы в кино – яркие, характерные, точные, без фальши и наигранности, добрые. Его герои запоминались, вызывали теплое чувство, даже отрицательные… И мое восхищение его актерским мастерством стало толчком к дальнейшему общению в жизни.

К тому же Юра был блестящим художником, чем-то напоминающим мастеров начала XX века. В его рисунках подкупало отточенное мастерство линии, изысканной и выразительной. Его портреты были артистично, с большим вниманием к изображенному персонажу, вырисованы. Великолепная композиция, убедительное цветовое решение, утонченный декор. Все говорило об удивительно талантливом человеке, художнике – и было печально, что этим он мог заниматься только в свободное от работы время. А его было мало.

К сожалению, я не был свидетелем его творческого процесса рисования. Дома у него не приходилось бывать. Ну, может быть, один-два раза на улице Гиляровского…

Но он тогда был в несколько другом состоянии души, он был одинок, и люди, которые его окружали, не всегда способствовали его творческим озарениям.

Один из его близких людей – Василий Росляков, – пожалуй, единственный человек, который пытался быть ему полезным.