Полезное прошлое. История в сталинском СССР - Виталий Витальевич Тихонов
«Архивисты» были представлены В. В. Максаковым, И. Л. Маяковским, Г. Д. Костомаровым и М. Г. Митяевым. В «историки» попадали А. И. Андреев, Л. В. Черепнин, А. П. Новосельский и многие другие. Особенно конфликт усилился в военные годы, когда институт возглавлял П. Б. Жибарев. Его заместителем по научной и учебной работе стал профессор А. И. Гуковский. «Архивисты» его неоднократно обвиняли в пренебрежительном отношении к их дисциплинам. Причем партийное бюро института приняло сторону архивистов, оказавшись в оппозиции к директору.
Конфликты стали питательной средой. Идеологические кампании приобретали свою динамику и разрушительную силу во многом из‐за того, что слишком многие в научно-исторической среде стремились использовать их для своих целей. Важно отметить, что иногда корпорация выступала более или менее монолитно, если уровень конфликтов внутри нее был невысок. Тогда организаторы сталкивались с серьезными проблемами, а идеологические импульсы, призванные разжечь охоту на врагов, просто гасились. Примером такой ситуации может служить собрание, посвященное борьбе с космополитами в Ленинградском отделении Института истории АН СССР. На фоне аналогичного заседания в головном, московском Институте истории, где сотрудники с упоением топили друг друга, выискивая все новых обвиняемых, здесь все прошло гораздо спокойнее. Участники собрания выступили с критикой только тех историков, которые уже были отмечены в печати. В ЛОИИ к ним относились С. Я. Лурье, О. В. Вайнштейн, Б. А. Романов, А. В. Предтеченский и С. Н. Валк, которые обвинялись только в объективистских ошибках, что в условиях антикосмополитической кампании казалось не таким уж большим грехом. Новых обвиняемых (что как раз требовалось) никто искать не собирался.
Проработочные собрания имели свою логику и структуру. Их всегда открывали руководители организации или глава структурного подразделения (сектора, кафедры). В МГУ собрание открывал декан Г. А. Новицкий, в ЛГУ – декан Н. А. Корнатовский, в Институте истории – директор Б. Д. Греков, в ЛОИИ – директор М. С. Иванов и т. д. Они давали общую установку на необходимость борьбы с негативными явлениями («объективизмом» и «космополитизмом»). После этого выступали руководители подразделений, в которых были обнаружены серьезные ошибки. Их речи носили покаянный характер. Кроме того, необходимо было указать на незамеченные ранее ошибки сотрудников. Иногда в числе первых давали слово представителям партийной организации, хотя это было не обязательно. Чаще всего партийные активисты выступали где-то в середине. После речей начальников на трибуну приглашались сотрудники и преподаватели рангом пониже, которые искали крамолу в трудах своих коллег. Тем не менее, если коллектив был сплочен, собрание порой могло затухать, люди предпочитали говорить общие фразы, сдабривая их воинственной риторикой. Тогда в бой бросались специальные «заводилы», которые возмущались тем, что собрание уклоняется от решения поставленных задач. Нередко динамика собрания напоминала волны, которые то затухали, то усиливались.
Положение обвиняемых было чрезвычайно тяжелым. Во-первых, чтобы эффективно защищаться, необходимо было запоминать многочисленные обвинения и хорошо помнить собственные тексты, даже написанные много лет назад. Сама напряженная атмосфера давила и деморализовывала. Свидетель событий Д. С. Лихачев вспоминал:
Во взвинченной атмосфере зала обвиняемому трудно было запомнить все сказанное и проверить. Обычно ему предоставлялось слово после всех выступлений, не давая права ответа на каждое выступление отдельно. Обвиняемого стремились сбить выкриками с мест, шумом «возмущения» и т. п.
Во-вторых, немаловажно и то, что многими историками управлял страх, приобретенный в предыдущие годы:
Доминантой духовной и политической атмосферы был СТРАХ, подчас иррациональный, не поддававшийся обузданию и разумному осмыслению.
Наконец, заключительное слово брали «контролирующие», связанные с агитпропом (В. И. Шунков, А. Л. Сидоров), или партийные активисты (Н. А. Сидорова). В конце обязательно выступал либо руководитель организации, либо его заместитель. Они подводили итоги, говорили о том, что было хорошо, а что неудовлетворительно. Руководители или их замы нередко вносили примирительные нотки, понимая, что после таких страстей коллектив может стать неуправляемым. По итогам заседаний, как правило, принималась резолюция. Отчет о собраниях готовился и в агитпропе.
Проработки были рассчитаны и на сторонних наблюдателей. Неслучайно на шумные заседания приводили студентов из разных вузов. Это часто давало ожидаемый эффект.
От такого опыта трудно оправиться. Когда бьют тебя самого, возникает, по крайней мере, психологическое противостояние. А когда у тебя на глазах избивают других, чувствуешь прежде всего собственную незащищенность, страх, что это может случиться и с тобой. Чтобы отгородиться от этого страха, человек заставлял себя верить, что, может быть, «эти люди» все-таки в чем-то виноваты, а ты не такой, и с тобой этого не произойдет, – размышлял об этом И. С. Кон.
Безусловно, проработки оказали негативное деформирующее воздействие. Стоит обратить внимание на разрыв коммуникативных связей даже между некоторыми учителями и учениками. Например, М. Н. Тихомиров даже спустя много лет не сумел простить своего ученика А. М. Сахарова за то, что тот критиковал его в ходе антикосмополитической кампании. А. И. Неусыхин не смог вынести «предательства» своего ученика В. В. Дорошенко, который выступил против своего учителя.
Но были и другие последствия. Так, благодаря тому что кампании показали важную роль историографических исследований в контроле за исторической наукой и идеологической борьбе с буржуазной наукой, были брошены серьезные ресурсы на развитие историографии как особого направления исследований. Спустя некоторое время это станет предпосылкой для расцвета историографических исследований в СССР. Самое серьезное внимание было уделено и изучению истории советского общества. Для этого была создана необходимая инфраструктура и мобилизованы серьезные ресурсы.
Было и еще одно, возможно, главное последствие. Дело в том, что многие жертвы или свидетели (например, Е. Н. Городецкий, А. М. Некрич, А. Я. Гуревич и т. д.) послевоенных идеологических погромов, подвергшиеся проработкам, превращались не в деморализованных жертв, а начинали, исходя из полученного опыта, по-новому оценивать окружающую реальность. Многие именно после проработок разочаровались если не в советском
