Юрий Беспалов - Неизвестная Зыкина. Русский бриллиант

Где-то дней через пять-шесть после юбилея мы с Игорем Александровичем играли в шахматы в его рабочем кабинете. «„Малышка“ (так он звал меня за мой высокий рост), — обратился ко мне Моисеев, делая очередной ход, — передай нашей русской мадонне, которую я искренне уважаю и считаю великой певицей, что короткая юбка портит ее образ. В длинных и красивых платьях она выглядит как творение Бога, а в коротком чересчур платье — как черт знает кто».

Я передал певице слова Моисеева в точности, за исключением последних трех, заменив их одним словом — «безобразие». Реакции никакой не последовало, посмотрела на меня молча, словно задумалась. Через некоторое время услышал, как Зыкина говорила кому-то по телефону: «Я чувствовала, что юбка слишком коротка. И только Моисеев сказал правду, а другие ничего не сказали».

С тех пор коротких юбок и платьев Зыкина не носила.

При обсуждении моделей платья или примерки требовала от костюмерши, чтобы на ткани не было ни пятнышка, ни соринки. Иногда ссорилась с портнихой, если что-то ей где-то было не по фигуре, не соответствовало ее вкусу или ощущению.

Одевалась просто, долго причесывала волосы и без соответствующих процедур перед зеркалом на люди не появлялась. При проведении макияжа меня не стеснялась. Когда ее взгляд задерживался на одежде артистки ансамбля или просто женщине, идущей по улице, и она начинала хвалить, например, манжету или клапан кармана, задумываясь над тем, что и ей следовало бы сделать такие же детали кроя и пошива, я говорил: «Людмила Георгиевна, может, вам вовсе не подойдет то, что вы увидели. Каждая женщина неповторима, и вы не должны следовать принципу, если кому-то что-то идет, так и мне это будет хорошо. Вы — Зыкина. С вас должны брать пример. Надо слушать Пьера Кардена, Славу Зайцева, наконец, известного художника-модельера, модельера-конструктора, что к вашему образу, фигуре будет подходить лучше всего». Нарядов у нее было много разных и отличного качества. Концертные платья меняла довольно часто. С ними иногда бывали и проколы. Перед отлетом в Канаду заказала Вячеславу Зайцеву платье сине-белых цветов и оттенков, достаточно, по мнению Зайцева, лаконичное и стильное. В Канаде до выступления на сцене она решила это платье усовершенствовать и расшила его какими-то аляповатыми узорами. По возвращении в Москву показала модельеру. «Я был в шоке от увиденного, но промолчал, — вспоминал Зайцев, — украсила „по-своему“. Сказал ей: „Хорошо, ладно, все хорошо, слава богу“. Не захотелось ее огорчать».

В зените всенародной популярности попасть на концерт Зыкиной было совсем непросто. Цены на билеты были смехотворными по сравнению с нынешними, особенно когда певица выступала на стадионах. Поклонники изобретали всевозможные способы услышать или увидеть любимую певицу. Один из таких способов оказался поистине уникальным в своем роде.

В июне 1976 года на Лубянку из Воронежа пришло письмо. Автор его сообщал, что он — сын русского эмигранта, по заданию ЦРУ был заброшен на территорию СССР. Ему удалось собрать материал о дислокации ракетных баз на Сахалине. Однако он готов явиться с повинной в КГБ. Но не желает провести остаток жизни в советских лагерях. КГБ, в случае согласия предоставить ему прощение, должен подать знак: организовать на телевидении трансляцию концерта Людмилы Зыкиной. В письме устанавливались точная дата и время.

Похоже, переполох в известном ведомстве поднялся огромный, автору письма даже кличку присвоили — Меломан. В конце июня, вечером, диктор телевидения сообщил, что намеченная ранее трансляция футбольного матча отменяется. А вместо него будет показан концерт Зыкиной.

Приходит второе письмо от агента. В нем автор благодарил КГБ за концерт и сообщал, что он передумал являться в органы с повинной и у него все готово, чтобы беспрепятственно уйти за кордон. Но Меломан намерен дать ЦРУ дезинформацию, потому что от пребывания в СССР у него остались прекрасные впечатления. В частности, его искренне тронул тот факт, что в Воронеже на Доске почета висит фотография его родственника, несмотря на то, что тот имеет близких родственников, проживающих за рубежом.

Органам удалось выяснить, что на заводе «Электроприбор» на Доске почета вывешена фотография женщины, у которой недавно гостила мать с Сахалина. Она вышла на пенсию и переехала с острова в Брянскую область. Оказалось, на пенсии эта женщина целыми днями проводила время у телевизора и ее особенно раздражали регулярные трансляции футбольных матчей. Вот и решила устроить себе праздник — концерт любимой певицы. Шпионскую терминологию для письма она почерпнула из книги Н. Яковлева «ЦРУ против СССР». Что же касается данных о ракетных частях, эти сведения она знала еще с тех пор, когда работала в сберкассе на Сахалине и общалась с военнослужащими и их семьями.

Когда Зыкиной рассказали эту историю, она отреагировала совершенно спокойно: «Лучше бы она прислала письмо мне, рассказала бы о себе. Я бы послала ей запись с моими концертами, и не надо было бы умничать и играть в шпионов».

Чем закончилась эта история для Меломана — не известно. В те времена она легко могла угодить в психушку.

Однажды дирижер Государственного русского народного оркестра имени Н. П. Осипова Виктор Дубровский в беседе с одним из музыкантов оркестра проронил: «Хорошо, что Зыкина не пострадала при пожаре…». После этой фразы из уст известного дирижера, с которым Зыкиной приходилось часто выступать на родине и за рубежом, я намеревался спросить певицу, где и как она чуть не пострадала от пожара. И вот однажды директор ансамбля «Россия» А. И. Толмачев пришел к ней с вопросом, что делать с устаревшими огнетушителями. «Надо перезарядить или купить новые, а то получится, не дай бог, как в Мельбурне», — отвечала она. Едва директор удалился, как я спросил: «Людмила Георгиевна, что случилось в Мельбурне?».

А случилось вот что. После первого концерта оркестра, с которым Зыкина выступала, в крупнейшем отеле «Саввой плаза», где разместились наши артисты, глубокой ночью начался пожар. «Едкий дым, от которого я проснулась, — рассказывала Зыкина, — стал распространяться с невероятной быстротой по всем одиннадцати этажам, проникая в номера. Вскочив с кровати, я выбежала в коридор и увидела, как в его конце из-под двери дежурного помещения выбиваются языки пламени. Собрав документы, деньги, побросав одежду в сумку, выбежала сквозь клубы дыма на улицу, где уже стояли кто в чем обитатели отеля. Трудно сказать, кто проснулся первым, но Юрий Абрамович, контрабасист оркестра, свалившись с кровати и увидев, что пламя захлестывает окна его комнаты на шестом этаже, поднял тревогу. В одно мгновение он оказался в вестибюле, где мирно дремал ничего не подозревающий дежурный. „Файэ! Огонь! — крикнул Юрий и ринулся на поиски очага пожара. К кухне ресторана на втором этаже, откуда вырывались огромные языки пламени и густые клубы дыма, устремился баянист Анатолий Беляев. Осиповны, не жалея себя, как могли тушили пожар подручными средствами. Все, что оказалось под руками, — огнетушители, песок, брандспойты — было пущено в ход. Минут через 10–15 приехали пожарные, и к утру разбушевавшаяся огненная стихия была подавлена. С этого события и начали рассказ о наших гастролях несколько газет, выходящих в Мельбурне“. Слава богу, мой номер в отеле не горел, и после соответствующих после пожара процедур я вернулась в него, конечно, переволновавшись».