Юрий Сушко - Друзья Высоцкого: проверка на преданность

Олег Даль с благоговением и благодарностью относился к Козинцеву как к своему единственному режиссеру, но 11 мая 1973 года был вынужден написать в своем дневнике: «ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ… Нет ГРИГОРИЯ МИХАЙЛОВИЧА КОЗИНЦЕВА». А утром следующего дня послал телеграмму в Питер родным великого режиссера: «Я всегда буду ненавидеть вчерашний день».

Съемки «Короля Лира» стали дороги Далю еще и радостным знакомством со своей будущей женой — Елизаветой Апраксиной-Эйхенбаум, работавшей монтажером картины.

Итак, 19 августа 1969 года, Усть-Нарва. Лиза с друзьями празднует в местном ресторане свой 32-й год рождения. «Для меня до сих пор в этом что-то мистическое: если бы этот фильм снимал не Григорий Михайлович, а кто-то другой, но снимался бы Олег, — мы бы не стали мужем и женой, — рассказывала она. — Что-то тут было… Я помню приход Григория Михайловича на очередной просмотр материала и его слова, обращенные ко мне: «Лиза, какой у нас вчера был Олег на съемке!!!». Я подумала тогда — почему Козинцев говорит об этом мне, может быть, он что-то знает больше меня?.. Тогда у меня самой еще не было никаких серьезных мыслей о нас с Олегом…»

Даль совершенно случайно зашел именно в тот ресторан перекусить. Увидев знакомых из киногруппы, подошел поздороваться. «Когда я его увидела вживую, не на экране, рядом, — вспоминала Лиза, — у меня было ощущение, что это что-то бесплотное, нематериальное; худой — казалось, до прозрачности… Просто легкая конструкция. Но лицо было безупречным. Просто удивительно идеальные черты…»

Из ресторана они вышли уже вместе, долго гуляли по городу, в гостинице попрощались. Утром, выйдя в коридор, Лиза споткнулась о лежащее на полу тело — Олег! На все попытки поднять его он только размахивал руками и кричал: «Это моя улица! Где хочу, там и лежу…» Но ей таки удалось поставить его на ноги и доволочь до номера. За окном лил, наводя какую-то неосознанную грусть, дождь. Потом Олег протрезвел и стал петь песни.

Но дальше романсов не пошло. А вскоре Даль уехал в Москву, на прощание мимоходом пригласив Елизавету в гости в Москву, например на ноябрьские праздники. Она, неожиданно для себя, ответила: «А ты приходи ко мне в Ленинграде, я покажу тебе, что такое счастье». Позже удивлялась, откуда у нее появилась уверенность, что она может создать для этого человека семейное, домашнее счастье? После свадьбы Олег признался Лизе, что, увидев ее на съемках, для себя сразу решил: «Это будет моя баба».

И вот к 7 ноября она рискнула, прикатила в столицу и позвонила в театр. Его позвали к телефону: «Олег, здравствуй, это Лиза». Будучи еще там, на сцене, он зло, раздраженно бросил: «Какая еще Лиза?!.» Оскорбленная в лучших чувствах женщина тут же вернулась в Питер. Только потом узнала: если Даль занят на репетиции, для него никого и ничего вне подмостков не существует.

К тому же в тот период в «Современнике» у Олега далеко не все складывалось гладко. Хотя партнеры, и особенно партнерши, им по-прежнему восхищались. Анастасия Вертинская не скупилась на комплименты своему партнеру по спектаклю «Двенадцатая ночь»: «Олег был в трико. И вот эта необычно тонкая конструкция… принимала на сцене фантастическую позу. Он откидывался как-то назад и долго стоял вот таким «крючком». Публика реагировала тут же гомерическим хохотом… Он был артистическим типом актера, а не «суперкачком», какие в моде сейчас. В нем было скорее «теловычитание», чем телосложение. Ему нравилось репетировать…»

Людмила Гурченко, которая играла вместе с Олегом в спектакле по пьесе Аксенова «Всегда в продаже», смотрела на него и задавалась вопросом: «Чем питался Даль, не знаю. И вообще, ел ли он? И если ел, то что и когда? Не видела ни разу. Он держался, казалось, одним воздухом. Откуда брались силы на спектакли, на съемки? Загадочный актерский организм!.. Даль — артист! И этим все сказано. Испытывал ли он приступы отчаяния? Не знаю. Ведь отчаяние бывает, когда рушатся иллюзии. По моему ощущению, у Даля иллюзий не было изначально».

Он не переносил досужей болтовни. Мог подняться на общем собрании труппы и сказать: «Я могу идти? Мне скучно, и мне здесь просто нечего делать». Олегу все списывалось. Все знали: злобы он не испытывает ни к кому лично.

Настоящих друзей среди коллег у него, по сути, не было. Разве что Валентин Никулин, с которым они хорошо общались. В том же ночном кафе «Современника», где актеры сами и торговали, и подавали, а после спектаклей собирались веселыми компаниями. Правда, не всегда там бывало так уж благостно. Хватив лишку, Олег мог слишком активно ухаживать за женщинами, за что и по физии мог схлопотать. Хотя, как и большинство пьющих людей, Олег не был ходоком. Если кем-то и увлекался, то мимолетно.

Терпеть не мог восторженных поклонниц, которые его одолевали. По улицам ходил в кепке, с поднятым воротником — не любил, когда узнавали.

— На съемках половина группы — от ассистентки до премьерш — как правило, была влюблена в Олега, — рассказывала актриса Любовь Полищук. — Не говоря уже о тех самых поклонницах. Однажды в Одессе режиссер Евгений Татарский зашел к Далю в гостиничный номер. На стульях сушилась мокрая одежда. «Что случилось, Олег?» — «Да вот, шел по набережной, какие-то бабы на меня накинулись, кричат: «О, Олег Даль, Даль!». Вот и пришлось прыгнуть в море. Потом уже выплыл около гостиницы и пошел к себе».

Рассказывают, как-то в Киеве Олег забрел в кафе хлебнуть пивка. Одна из воздыхательниц как бы случайно села за соседний столик. Кашлянула, чтобы привлечь внимание артиста. Ноль реакции. Тогда девица уронила сумочку, громко воскликнув:

— Ой!

Даль обернулся и мрачно сказал:

— Дорогая, моя слабость — не женщины, а пиво!

Валентин Гафт знал, что Олег считал: артист — это тайна. Он должен сделать свое дело и исчезнуть, должен показывать свое лицо в работе, как Александр Вертинский свою белую маску, — а потом снимать эту маску, чтобы его не узнавали…

В актерской среде существует естественная конкуренция, как в театре, так и в кино. В конечном счете, когда режиссер останавливает свой выбор на одном из исполнителей, оставшийся «с носом» вряд ли испытывает теплые чувства к конкуренту.

«Дорогой мой, любимый друг Славик!.. У меня много событий, в основном не очень хороших, — писал Высоцкий весной 1972 года Станиславу Говорухину. — Например: утвердили меня в картину «Земля Санникова», сделали ставку, заключили договор, взяли билеты, бегал я с визой для Марины, освобождение в театре вырывал с кровью у директора и Любимова, а за день до отъезда Сизов — директор «Мосфильма» — сказал: «Его не надо!» — «Почему?» — спрашивают режиссеры. «А не надо, и все! Он — современная фигура» и т. д. в том же духе. А рядом сидящий Чухрай, чья смелость и принципиальность кончились вместе с культом личности, этот Чухрай, который накануне говорил мне: «Вы, и только вы и никто более, иначе нет фильма!» — на этот глупый аргумент дирекции заявил: «Да нет! Он у нас не утвержден!» Словом, билеты я сдал, режиссеры уехали все в слезах. Умоляли меня пойти похлопотать и так далее…