Максим Семеляк - Музыка для мужика. История группы «Ленинград»

После этого диска становится окончательно ясно, почему Шнур — звезда, а все остальные — не очень. Потому что любую, даже слабенькую, песню он на раз вытягивает парой шуток, хрипов и плевков. Отчего-то любая глупость, размороженная его вечно отхаркивающимся голосом, начинает сиять содержательными красками. Типа — как скажет, так и будет. Вот, например, здешняя песня про «Зенит». Мелодия так себе. До тематики мне вообще никакого дела нет. Но как только во втором куплете возникает старик Хоттабыч («Чтоб выиграть этот ебаный матч, нашей команде нужен Хоттабыч»), я сразу готов идти за стаканами. Уже иду.

Становится ясно также и другое. Шнур взвалил на себя такой груз свободы, что назад уже дороги нет — ни ему, ни тем, кто принял эту музыку близко к сердцу и печени. Какой-то там закон термодинамики посвящен принципу необратимости, и именно этот закон сработал в случае «Ленинграда», обреченного на вечный угар. Шнур правильно поет: «Я воткнул так, что хуй вынешь». Это именно что отчаянное веселье, и уже не поймешь, на каком тут слове ударение. Ну а сейчас, перефразируя Шнура, будет злая и матерая цитата. «По своей собственной первоначальной сути эта песня могла и не таить в себе симпатии к смерти, а напротив — нечто глубоко народное, полное жизненных сил, но духовная симпатия к ней была симпатией к смерти; чистое благоволение; само простодушие, лежавшее в основе этой песни, — их, конечно, ни в какой мере нельзя было оспаривать. Но их результатом, их следствием были явления мрака». Томас Манн, «Волшебная гора». Можно, конечно, сказать и проще. Ну так Шнур и сказал недавно на одном концерте. Прощался с публикой: «До новых встреч». Подумал секунду и добавил: «А встретимся мы с вами в аду». Лично же мне он говорил еще проще: «Мужчина! Нас ждет геенна огненная».

На самом деле вся интрига той пластинки заключалась в короткой, но принципиальной рокировке — бренд Сергея Шнурова вышел на первый план, обойдя миф «Ленинграда». (Шнуру вообще тогда нравилось слово «бренд» — немного погодя он даже изобрел применительно к собственной живописи термин «брендреализм».) Классический «Ленинград», державшийся на трех пластинках — «Мат без электричества», «Дачники», «Пираты XXI века», — остался в прошлом, уступив место новому стилю (Шнур стал активно осваивать рэп, да и вообще «Для миллионов» стал первым «ленинградским» альбомом, изначально спроектированным на компьютере), новому составу и принципиально новой установке. «Меня зовут Шнур» — объявлено в первой же песне. Это была своеобразная декларация независимости — в том числе и от «Ленинграда». Он даже перестал называть «Ленинград» группой, введя обтекаемый термин «группировка». На концертах Шнур практически перестал пользоваться гитарой — этим маневром он отделял себя от прочих музыкантов чисто визуально. Так, во время вторых американских гастролей он практически не притрагивался к инструменту. Замашки большого певца ему не слишком шли, поскольку концертная пластика Шнурова была изначально заточена под шести- или четырехструнный инструмент в руках. Впрочем, к тому времени детали уже никого не волновали — с гитарой, без гитары… Популярность Шнурова стала просто истерической. «Ленинград» как таковой уже растерял ту уникальную прелесть едва оформившегося поветрия, которая водилась за ним в двухтысячном году. В 2004-м «музацию» группы уже не слишком-то и слушали, зато самого Шнура исправно рвали на части. Он давал в день больше автографов, чем выкуривал сигарет. Как пожаловался однажды Олег Гитаркин: «Представляешь, приходим в китайский ресторан, а его даже китайцы узнают!»

Он не перестал быть героем, но теперь он стал еще и персонажем. Мир глянца окончательно записал его в свои люди после того, как Шнуров соблазнил школьницу. Школьницу звали Оксана Акиньшина. Она была самой красивой среди юных русских актрис и самой юной среди красивых. Шнур называл ее Ок. Она была яркой звонкой ершистой девкой — легко могла отколотить зарвавшуюся поклонницу (Акиньшина преданно моталась с «Ленинградом» на гастроли) или разбить самому Шнуру голову стаканом. У этой парочки всегда был вид, который сподручнее описать мечтательной фразой набоковского персонажа: «Славно, должно быть, они коротали время, эти двое». В честь Акиньшиной Шнуров написал песню «Я так люблю тебя» со словами «у меня стоит, у тебя уже влажно». Они записали ее дуэтом. Однако не выпустили.

Тогда же выяснилось, что Шнур годится не только для интервью и фотосессий: он взялся вести колонку в русском The Rolling Stone — довольно замечательном издании, в первую очередь прославившемся блистательными интервью с отборными мудаками. (Кстати, еще в 2000-м я предлагал Шнурову вести в Playboy какую-нибудь колонку или даже рубрику, Шнур немедленно придумал ей название — «Рубрика рублика». Дальше названия дело не пошло, может, и к лучшему.)

В свете бесспорных событий местные рокеры с именами неохотно, но признали Шнура. Первым засвидетельствовал почтение хитрый Сукачев, за ним с вынужденно понимающими улыбками потянулись все остальные — от Скляра до Шахрина. БГ ворчал — ему мерещилось, что Шнур жлоб. Гребенщиковские нападки были, впрочем, вполне осмысленны и скорее напоминали известные претензии Ходасевича к Маяковскому: «Поэт может изображать пошлость, грубость, глупость, но не может становиться их глашатаем». У самого же Шнурова к Гребенщикову претензий не было. Как выразился он в интервью прибалтийскому телевидению, «Мы продолжаем традиции группы „Аквариум“ — так же плохо играем».

Шнуров ладил разве что с Летовым — по обоюдному согласию. В них вообще было что-то общее — на уровне четкого и своевременного прорыва. Если Летов в свое время открыл некие горизонты, то Шнуров подвел под ними жирную и скачущую, как хорошая кардиограмма, черту. Егор кричал «хой», а Шнур — «хуй».

По-настоящему зло на Шнура отреагировал только один человек, — естественно, это был Шевчук. Он придумал Шнурову кличку Веревкин, в эфире НТВ назвал его «вонючкой, обматерившей страну», сочинял какие-то частушки — при том что со стороны Шнурова никаких специальных провокаций не исходило. Была, конечно, малоизвестная песня со словами «Как пел Юрий, бля, Шевчук, я рожден в СССР — здравствуй, моя родина, наркодиспансер!», однако она так и осталась незаписанной, живьем исполнялась считаные разы, вряд ли Шевчук мог ее слышать. Еще «Ленинград» в свое время отказался выступать на шевчуковском фестивале «Наполним небо добротой». Но дело, разумеется, было не в песне и не в фестивале. Шевчук явно ревновал, причем сильно. Хриплый голос, питерская тема, борода, эстетика преувеличенной свойскости, околошансонное настроение, сценическое шутовство (платье Шнурова самого конца прошлого века не так уж далеко ушло от пижамных штанов Шевчука образца 87 года), безудержное пьянство с рукопашным исходом — общего оказалось неожиданно много. Но в Шнурове было куда больше беспечной охальной радости, тогда как музыка Шевчука при всех ее психотерапевтических наветах («не стреляй!», «наполним небо!» etc.) всегда несла в себе некую глобальную черную спиртную пневму. Шнур баловался есенинщиной, а Шевчук — прямой пугачевщиной. И если Шевчук пас народы, то Шнуров просто слал их на все четыре стороны.