Николай II. Дорога на Голгофу - Петр Валентинович Мультатули
В 1918 году, после убийства Царской Семьи, генерал Леонтьев, бывший командир 85-го Выборгского полка, носившего до войны 1914 года имя германского императора Вильгельма II, писал кайзеру в открытом письме: «Скажите, Ваше Величество, что Вы сделали для спасения этой семьи? Ведь не может быть сомнения, что если бы Вы только захотели, одного слова Вашего Мирбаха было достаточно, чтобы семья бывшего Царя охранялась большевиками пуще своего глаза, ибо ведь собственная жизнь для большевистских главарей тоже дорога. И где же могли бы они надеяться получить спасение в недалеком будущем, как ни под Вашей защитой, на Вашей земле? Вы могли спасти и не спасли!
Вы не только не спасли гибнущих, но с Ваших уст не слетело и ни одного слова протеста или осуждения!
Ни Вы, ни Ваши министры, ни ваши послы не нашли в своем немецком лексиконе подходящих выражений. Вы навеки связали свое имя с именами представителей позорнейшего периода русской истории Лениным и Троцким»{412}.
Конечно, обвинения Вильгельма II в личном стремлении убийства Царской Семьи, или даже подготовки такого убийства, не имеют под собой никаких доказательств. Тем более что Вильгельм II к началу 1918 года сам уже плохо владел всей полнотой власти. Во всяком случае, кайзер в изгнании пытался оправдаться в обвинениях в потворстве екатеринбургскому злодеянию и писал: «На моих руках нет крови несчастного Царя»{413}.
Однако эти слова являются неправдой, даже если Вильгельм II и верил в их искренность. 15 марта 1918 года датский король Христиан X телеграфировал императору Вильгельму, с просьбой вмешаться в разрешение судьбы низвергнутого монарха и его Семьи. «Можешь ли ты что-либо сделать, чтобы облегчить судьбу этих, таких близких мне, людей?», — спрашивал в телеграмме датский король. Вильгельм II ответил немедленно. По словам германского императора, он понимает озабоченность короля Христиана судьбой «этой такой близкой ему Царской Семьи», и хотя он, кайзер, и его народ страдают от несправедливости некогда благожелательной России, ему бы хотелось обеспечить Царской Семье более достойное и надежное будущее. Однако тут же Вильгельм II указывает, что соображения реальной политики отодвигают соображения о человеколюбии. Его, Вильгельма, вмешательство невозможно, ибо оно может быть истолковано как стремление восстановить Романовых, что в данный момент нежелательно для Германии{414}. Кайзер предлагал датскому королю направить общее обращение скандинавских королей советскому правительству. Германский император сознательно обрекал судьбу Царской Семьи на полную зависимость от большевиков.
Генерал Леонтьев абсолютно прав, когда обвиняет императора Вильгельма в том, что после 17 июля 1918 года с его уст не слетело ни одного обвинения в адрес большевиков, не говоря уже о стремлении их покарать. Наоборот, в своем последнем выступлении перед рабочими завода Крупа 11 сентября 1918 года Вильгельм II так отозвался о большевистском режиме: «Вы читали, что произошло в Москве: огромный английский заговор против нынешнего русского правительства[8]. Демократический английский народ, управляемый парламентом, пробовал свергнуть ультрадемократическое правительство, которое русский народ признал, так как оно, это правительство, взяло за основу интересы своей родины, добилось мира, к которому оно призывало, между тем как англосаксы не хотят еще мира»{415}.
Напомним, что эти слова были сказаны германским императором спустя три месяца после злодейского убийства Царской Семьи.
Но немцы не могли быть равнодушны к судьбе Царской Семьи по политическим соображениям. Немцы понимали, что заключенный с большевиками зимой 1918 года Брестский мир не принес им желаемого результата. Они понимали, что большевики это не русское правительство и что брест-литовский пакт есть в глазах всего мира пустая бумажка. Зинаида Гиппиус довольно точно почувствовала эти германские устремления. В своем дневнике за 14 апреля 1918 года она писала: «Мирбах не очень доволен «услуживающими»; (т. е. большевиками. — П. М.) он понимает, что они — не Россия; Германии хочется другого. Услуживающие по мановению германского пальца разорвали с союзниками окончательно и готовы на дальнейшие знаки преданности. А Германии мало. Мирбах уже закидывает удочки, обещая всякой приличной части России помочь создать власть, растерев большевиков в порошок, лишь бы только эта власть их и Брестский мир признавала. Даже в Брестском мире обещают уступочки! Но с большевиками им чрезвычайно неуютно»{416}.
Нужно было каким-то образом легализовать в глазах русского народа и мирового сообщества брестский сговор с большевиками. Эту легализацию могла обеспечить только законная русская власть, то есть Царь.
Но немцы прекрасно знали непримиримую позицию Государя Николая II по вопросу Брестского мира. Знали они также, что Государь считал для России жизненно важным победоносное завершение войны. Того же мнения придерживалась и Государыня. В своем письме Вырубовой от 2/15 марта 1918 года она писала: «Боже как родина страдает! Знаешь, я гораздо сильнее и нежнее Тебя ее люблю. Бедная родина, измучали внутри, а немцы искалечили снаружи, отдали громадный кусок, как во времена Алексея Михайловича, и без боя во время революции. Если они будут делать порядок в нашей стране, что может обиднее и унизительнее, чем быть обязанным врагу — Боже спаси. Только они не смели бы разговаривать с Папой и Мамой (т. е. с Императором и Императрицей. — П. М.)»{417}.
Поэтому восстановление на престоле Императора Николая II было для немцев неприемлемым. Хотя имеются сведения, что немцы не оставляли надежду договориться с Государем и убедить его пойти на сепаратное соглашение с Германией, шантажируя его угрозой гибели его семьи. Издаваемый русскими монархистами журнал «Двуглавый орел» писал в 1927 году: «Незадолго до ужасного конца Государя ожидало великое испытание, испытание соблазном спастись изменою Родине. В Тобольск два раза приезжали под видом организации Красного Креста члены германской миссии и предлагали Государю подписать договор о сепаратном соглашении с Германией, обещая за это спасение Его и всей Его Семьи. Кто другой устоял бы перед таким соблазном?! «Скорее отрежут мне руку, чем подпишу позор России», — отвечал Государь»{418}.
Другое дело, если бы на престоле оказался малолетний сын Николая II Цесаревич Алексей Николаевич. Сформированное вокруг него прогерманское правительство стало бы лучшим гарантом соблюдения германских интересов в России. Н. А. Соколов считал, что именно так и воспринимал Государь причины его увоза из Тобольска: «Наблюдая из своего заключения ход событий в России и считая главарей большевизма платными агентами
