Мария Дмитриенко - Рыцарь без меча

Но пока портрета еще никто не видел и им мог восторгаться лишь Хуан. А дон Диего, окончив портрет, выполнял королевские поручения. Кое–что, ради чего король Филипп IV отправил его за тридевять земель, уже было сделано. Драгоценный груз — несколько полотен Тинторетто и Веронезе, купленные по счастливой случайности в Венеции, — хранился у знакомого банкира, ожидая отправки в Испанию. Вскоре должны быть готовы и заказанные у самых лучших мастеров в Генуе и Риме 32 гипсовых слепка с прославленных образцов греческой и римской скульптуры. В тот день, когда пораженный Пареха ходил под впечатлением увиденного им портрета, его учитель с благоговением взирал на слепок с головы «Моисея» Микеланджело, призванный украсить королевскую коллекцию.

Только поздним вечером удавалось Веласкесу попасть к себе в мастерскую, но и там его ожидали люди. Деловые свидания и переговоры с художниками, которых испанский гость звал в Мадрид для исполнения росписей королевского Альказара, наново перестроенного к тому времени, затягивались далеко за полночь. Римляне, жившие в одном районе с художником, перестали удивляться тому, что свет в его окнах горит до утра.

Уже уехали в Испанию приглашенные Веласкесом живописцы–декораторы Агостино Мителли и Аньола Микеле Колонн, но списку поручений не было видно конца. А тут еще Академия святого Луки приглашает пожаловать на свое заседание.

В большом зале Академии художеств святого Луки собрались едва ли не все художники Рима. В наступившей тишине отчетливо и торжественно прозвучали слова:

— «Диего де Сильва Веласкес, придворный художник его величества короля Испании, с сего дня и часа избран членом Академии святого Луки».

Горячо поздравляли дона Диего его многочисленные друзья. Такой чести удостаивался в Риме редкий из иностранцев. Приятно слышать из уст Клода Лоррена теплые слова привета, искренними и сердечными были пожатия рук сдержанного Сальватора Роза и Пьетро да Кортона. Но у великого маэстро тяжело было на душе. Почему здесь, в солнечной Италии, где так мало видели из написанного им, его признали и поняли сразу? А в родной Испании, которая одна царила в сердце Веласкеса, каждый час нужно было доказывать, что почести его кисти воздаются недаром?

Через несколько дней уже весь Рим говорил о новом произведении испанца. Знатоки и ценители искусства в один голос заявили: «Все созданное в прошлом и настоящем было лишь рисованием, и только это сама правда». На портрете Иннокентий X был изображен таким, каким увидел его Веласкес в первое посещение. Преобладали красно–малиновые краски. Трудно было себе представить, что существует такое богатство красного цвета, такое бесконечное разнообразие его оттенков. И хотя краски не раздражали и не утомляли глаз, все же эта зловещая гамма создавала обстановку беспокойства и настороженности. Яркие лучи солнца, бурным потоком заливая фигуру, заставляли краски сверкать и повышали иллюзию жизненности. А светотени, облегчая кое–где общий фон картины, создавали глубину пространства, атмосферу. Жутко выделялось некрасивое, с грубыми чертами лицо блюстителя престола святого Петра. Страшные багровые блики играли на нем, просвечивая реденькую бородку. Четко выделялись наряду с красными тонами белые краски сутаны, воротника, манжет. А в левой руке папы белело письмо с надписью:

«Alla Santta di Nro Sigre Innocencio X Per Diego de Silva Velazquez de la Camera di S. Mta Cattca»[47].

Каков он, этот человек, голубые глаза которого пристально–зло и недоверчиво смотрят на мир? Может ли он верить людям, если его же невестка, вдова старшего брата, Олимпия Модальчинни, безжалостно и нагло обкрадывает и обманывает его? А может, он вспомнил свой путь к трону — цепь злодеяний и обманов? Тогда кому же верить? Одному богу? Подозрительный, он своей нелепой и жестокой деятельностью разогнал и отпугнул сторонников и друзей и остался совершенно один на своем троне, ненавидящий и ненавидимый. Одиночество стало уделом этого старого человека, результатом всей деятельности которого было сооружение для Рима новой тюрьмы. Но не одна лишь старость согнула его. В бессилии папы — глубокие социальные корни. Портрет наводил на мысль о бесперспективности, дряхлости, ненужности самой системы католицизма, которая изжила себя и должна кануть в Лету вместе со своею историей — жуткой, кровавой, зловещей историей средневековья.

Может быть, сам Веласкес и не догадывался об этом, но столь велика была сила его таланта, сила его реализма, сумевшая подсказать художнику правильное решение такой сложной задачи!

Что могло спасти Иннокентия X от безжалостного бега времени, от наступления нового завтра без всякой будущности для него? Оно приближалось и рождало страх, сейчас еще глубоко запрятанный.

Портрет словно выносил приговор, который не замедлила подтвердить жизнь: святой отец бесславно скончался и в самом дешевом в Риме гробу, за которым не двигалась ни одна живая душа, был похоронен в семейной усыпальнице Памфилы. Таков был этот разоблачающий портрет, соединивший в себе все — прошедшее, настоящее и будущее.

Художник завоевал итальянские сердца. Рим был покорен испанцем. По словам Антонио Паломино, произведение кисти Веласкеса «вызвало удивление в Риме, многие его копировали, чтобы учиться и любоваться им как чудом».

Когда Иннокентий X увидел свой портрет, он долго молча смотрел на него, а затем произнес лишь два слова: «Troppo vero» — «Слишком правдиво». Что было в них: горечь и сожаление или восхищение мастерством художника, сумевшего увидеть невидимое? Об этом мы можем только догадываться, история не сохранила больше ничего. На следующий день, когда портрет был преподнесен папе в дар, Веласкес получил необычно щедрую награду — массивную золотую нагрудную цепь с миниатюрным портретом Иннокентия X в медальоне, осыпанном самоцветами.

В Риме были места, полюбившиеся дону Диего еще со времени первого посещения. Прежде всего вилла Медичи. Он опять ходил ее опустевшими аллеями в надежде вызвать образ божественно–царственной незнакомки. Но заброшенную виллу забыли даже призраки. Не ушли, остались здесь только красота и печаль, что затаились в тенистых аллеях. Их присутствие чувствовалось даже в яркий полдень. Маэстро решил теперь же, не откладывая, написать эти прелестные уголки некогда великолепного парка Медичи.

Из–под кисти художника почти за несколько дней вышло несколько великолепных пейзажей, созданных, казалось, свободными, легкими прикосновениями кисти к полотну: «Парк виллы Медичи», известный еще под названием «Полдень», «Вилла Медичи в Риме» («Вечер»), «Арка Тита». В них нет ни бурь, ни ярких красок заката. Глаз испанца, который свыкся с гаммой красок своей родины, на этот раз не захотел видеть на чужбине другие цвета. На одной из картин вверху сквозь зелень платановой аллеи просвечивает нежными серебристо–серыми тонами небо, поблескивает белизна строения. Среди зелени кипарисов — античная статуя Ариадны. На переднем плане две фигурки в темном одеянии, костюм одной из них оживлен белым воротником и манжетами. Другая картина: большие темно–зеленые дубы возвышаются над серой балюстрадой — опять холодный мрамор и черно–белые силуэты. Или еще: полузапущенный парк с белыми античными статуями, мерцающая белизна неба, темные силуэты. Небольшим по размерам пейзажам свойственна подлинная монументальность. Художник сумел передать в них неиссякаемые силы, бессмертие и величие природы.