Лев Визен - Хосе Марти. Хроника жизни повстанца

Когда он встал перед бурлящим залом, его лицо было бледно, но голос тверд.

— Наша родина, наш народ — есть ли что-либо на свете более дорогое сердцу кубинца? И разве кубинец может быть счастлив, когда его брат страдает от цепей? Наш ответ может быть один: нет, нет и нет! Цепи должны быть разбиты. Но берегитесь кузнецов, разбивающих вместе с цепями суставы. Законы политики, законы революции неотделимы от законов любви…

Зал слушал молча, и, словно сочтя эту тишину трещиной в хмурой стене недоброжелательности, Марти взял зал в союзники, не спрашивая его согласия.

— Мы, все мы, являемся тормозом будущего деспотизма и единственным стойким врагом деспотизма настоящего.

Мы те, кто борется, чтоб отдать завоеванное всем другим. Мы — школа, кнут, реальность, страж и совет. Мы объединяем то, что другие разъединяют. Мы не умираем. Мы охраняем права нации!..

Недаром Марти считали лучшим оратором Нью-Йорка. Хрупкому человеку с излучавшим магнетическую силу убеждения взглядом снова удалось подчинить себе слушателей, заставить заглянуть в завтра, созданное его мыслью.

Когда, растекаясь по проходам между темнокрасных кресел, кубинцы покидали ряды, многие старались протиснуться к Марти, похлопать по плечу, пожать руку. А он, устало улыбаясь, думал: почему, увлекая людей на правильный путь, он не может навсегда вселить в них свою веру? Почему потом, когда проходят минутные взлеты прозрения и энтузиазма, они снова начинают слушать генералов и некритически принимать их близорукие доктрины неподготовленных вторжений?

Он думал об этом всю ночь, и мысли, смешиваясь с горькими и радостными воспоминаниями, шлифовали решение, как прибой шлифует прибрежную гальку. Да, конечно, авторитет ветеранов весомее его авторитета. Потому что каждый из них смотрел смерти в лицо, каждый приносил жизнь на алтарь Кубы. И если они остались живы, то не потому, что береглись от пуль. Что он может противопоставить этому? Слова? Какими бы правильными ни были эти слова, они будут слабее солдатского ореола. Но, быть может, не следует бороться против главенствования генералов? Нет, они слишком торопливы, слишком пренебрежительны к мыслям других, и провал 1884 года — лучшее тому доказательство… Что же, если все дело в самоотверженности — не ему отступать. Жизнь для Кубы, для Америки — не это ли венец его стремлений?..

Той осенью в Соединенных Штатах разыгрывалась очередная «президентская гонка». Слон топтал осла, а осел лягал слона[45] на сотнях митингов, факельных шествий, танцевальных вечеров. Демократ Кливленд на этот раз не сумел скрыть, что всего лишь тридцать пять лет назад он имел незаконнорожденного сына и был забросан тухлыми яйцами даже в родном Буффало. Это беспокоило Марти. За спиной республиканского кандидата Бенхамина Гаррисона, для вящей популярности носившего старую шляпу своего деда-президента, на горизонте американской внешней политики снова маячила зловещая фигура Джеймса Блейна.

Бывший учитель в горной деревушке штата Кентукки, Блейн сумел вовремя найти хозяев своему таланту политического интригана. В тридцать лет он был уже спикером конгресса штата, а теперь, обзаведясь сединами, олицетворял силы, стремившиеся к внешней экспансии.

Марти давно раскусил Блейна: «Он заискивает перед магнатами; с помощью Блейна они поддерживают под покровом протекционизма монополии, которые разжигают страшную войну, войну против голодающих.

Перед богачами он, держа шляпу в руке, будет расточать улыбки, комплименты, любезности, красивые слова. Но перед врагами и соперниками он ощетинивается, он приписывает другим свои собственные побуждения и действия, обращается с противниками, как с низшей породой. Так блистает в политике этот перевертень, настолько лишенный щепетильности и добродетели, что шокирует немногих честных людей».

Марти по-прежнему работал в своем кабинете на Фронт-стрит.

Он сам сделал полки для книг из сосновых досок, а единственным украшением кабинета служили несколько индейских безделушек, привезенных из Мексики и Гватемалы. На стене между портретами Аграмонте и дона Мариано висела железная цепь с каторги «Сан-Ласаро». Донья Леонора привезла ему кольцо, которое, наконец, сделал из звена этой цепи Агустино де Сендеги, и он никогда не снимал с пальца серый кусок металла.

К нему приходили маститые поэты и эмигранты-табачники, прогоревшие дельцы и отставные генералы, просто путешественники и люди, плывшие за сотни миль, чтобы передать письмо из подполья. Его работой, его нечеловеческой духовной щедростью гордились даже те, кто осуждал его кажущуюся медлительность.

Он всегда одевался в черный костюм и носил черный галстук. Ему исполнилось тридцать пять лет, его волосы еще более поредели, а глаза смотрели с грустной улыбкой.

Кубинцы Тампы и Кайо-Уэсо передавали друг другу рассказы о нем. Диего Висенте Техера, поэт и социалист, восхищенно писал:

«Только те, кто говорил с Марти, знают всю силу очарования, которая может быть заключена в человеческой речи».

Один из венесуэльских писателей, отвечая на вопросы газетчиков, сказал:

— Разговор с ним стоит месяцев чтения.

Он по-прежнему был готов писать для всех и обо всем, не считая зазорной ни одну тему. Конечно, он излагал свою точку зрения. Она могла нравиться или нет, но это была его точка зрения, которая интересовала читателей на всем континенте, и поэтому, когда Мануэль Меркадо широко открыл для него страницы мексиканской «Эль Партидо Либераль», спрос на газету возрос.

Его знали уже не только как дипломата и журналиста. Академия наук и изящных искусств Сан-Сальвадора избрала его своим членом-корреспондентом. Но он был и оставался прежде всего мамби и еще раз доказал это, когда филадельфийский журнал «Мэнуфекчурер», открыто высказывая точку зрения банкиров и промышленников, опубликовал статью «Нуждаемся ли мы в Кубе?».

Сочинения на подобную тему и раньше появлялись на страницах «солидной» прессы Соединенных Штатов. Но эта статья не ограничилась доводами «за» и «против» аннексии Кубы. «Мэнуфекчурер», а следом за ним и перепечатавшая статью газета «Нью-Йорк ивнинг пост» объявляли кубинцев «изнеженными, неспособными и ленивыми людьми», столь долго подчиняющимися испанскому гнету из-за отсутствия «зрелой силы и самоуважения».

Протест Марти, направленный 21 марта в редакцию «Нью-Йорк ивнинг пост», огорошил редакторов. Развязному тону борзописцев из «Мэнуфекчурер» кубинский изгнанник противопоставил обоснованную критику политики США, ясно показывая различие между бесстыдной алчностью янки и светлым стремлением Кубы к свободе.