Святослав Рыбас - Генерал Самсонов

Что-то не то делал Александр Васильевич!

Он по всем законам должен был оставить Мартоса и немедленно возвращаться к руководству армией. Только бросить Мартоса он уже не мог. Дойдя до переднего края, Александр Васильевич довел армию до предела и с ней должен был оставаться. Уже не военные соображения двигали им, а предчувствия и старые традиции - Цорндорф, Смоленск, необходимость лечь костьми.

Самсонов отошел с Мартосом в сторону, в мелкий березняк, откуда выскочил, застегивая штаны, чубатый конвойный.

- У, засранцы! - выругался Мартос. - Печенеги!

- Ты хорошо дрался, Николай Николаевич, - сказал Самсонов. - Почему я упорствовал, гнал тебя без тылов, без хлеба? Немцы возле Парижа. Мы должны отвлечь их. Все меня подталкивают. Яков Григорьевич подталкивает, Ставка подталкивает. Я доказываю, что нельзя так гнать войска, а меня слушать не хотят.

- Люди выдыхаются! - вымолвил Мартос. - А они думают, что все солдаты толстовские Платоны Каратаевы?.. Спасать Францию! - воскликнул он и, ударив рукой по ветке, сделал несколько быстрых шагов вперед и натолкнулся еще на одного нижнего чина, сидевшего за кустом в позе орла.

- Ой! - сказал нижний чин, выпучившись на генерала.

Мартос отвернулся, пошел обратно.

- Спасать Францию! - крикнул он Самсонову. - Надо было послать их к чертовой матери! А то ради нее Яков Григорьевич не жалеет тебя, ты - меня, и все мы - на убой! - Мартос снова ударил руками по воздуху. - На убой!

Командир корпуса выходил за рамки, и Александр Васильевич сказал:

- Мы выполняем долг.

- Пусть долг, - согласился Мартос. - Но почему еще вчера Постовский гнал меня на Алленштейн, хотя корпус уже повернул в противоположном направлении? Почему допустили сосредоточение германцев против Артамонова? Это ради Франции? Коль начал разговор, Александр Васильевич, то объясни!

- Хорошо, - ответил командующий.

Но что мог объяснить? То, что ему не хватило воли направить наступление в ином направлении? Что ему не дали повернуть фронт на Остероде Дейч-Эйлау?

Самсонов подумал, потом сказал:

- Ты прав, Николай Николаевич. Моя вина.

- Кто Богу не грешен, царю не винен? - смягчаясь, произнес Мартос. Только не верю я в твою вину, Александр Васильевич.

- За разбитые горшки платить мне! - возразил Самсонов.

- Не верю, - повторил Мартос.

- Другого ответа у меня не имеется, - поставил точку командующий.

Они вернулись к своим штабам, уже чем-то разделенные.

Вскоре прибыл артиллерийский полковник, командир дивизиона, приданного бригаде тринадцатого корпуса. Он потерял все орудия, ибо пехота бросила батареи. Его курносое загорелое лицо рассекал свежий, сочившийся шрам, то ли на сук напоролся, то ли достали в рукопашной. Вряд ли он был в чем-то виноват, но в его глазах, еще не остывших от смертельного боя, уже проступило цепенящее чувство вины. Он не должен был возвращаться без орудий, как некогда не вернулся корнет Велинский, зарубленный в ущелье между Новачином и караулкою Дербент. И полковник это знал, и все знали.

- Придите в себя, полковник, - сказал Самсонов. - Не сомневаюсь, вы еще послужите отечеству.

Полковник нужен был живым. Не хватало, чтобы он сейчас застрелился в кустах. И много ли у отечества образованных офицеров с серебряными значками Михайловской артиллерийской академии, как у этого полковника? Почему же мы так жестоки к ним?

Артиллерист горько усмехнулся.

- Вы были в рукопашной? - спросил Самсонов.

- Так точно, ваше превосходительство. Отбивались от ихней кавалерии, просто сказал полковник. - Нас осталось мало.

Александр Василевич ощутил, как надвигается страшная беда. Кто будет спасать? Не Францию, а вот этих людей?

Вопрос о спасении мучил его, пока не появились колонны Нарвского и Копорского полков вместе с армейскими штабными офицерами.

Он верхом спустился к построенным частям, объехал, замечая, что у некоторых солдат нет винтовок, а у других - фуражек, что от полков остались в лучшем случае батальоны.

Сразу после артиллериста - эти бежавшие с позиции люди. И главное, впервые Самсонову пришлось столкнуться с собственными разгромленными частями, до сих пор Бог миловал его части.

- Братцы, что же это?! - полным голосом спросил командующий. - Нарвский полк никогда еще не бегал! Вспомните, Нарвцы, какие сражения вы одолели! Вы вместе с Петром Великим одолели Нарву, сражались при Полтаве со шведами, сражались с немцами при Штеттине, Мекленбурне, Гросс-Егерсдорфе. Ваш полк уже брал Пруссию, бил турок у Очакова, бил Наполеона под Смоленском и на Бородинском поле. Вы входили в Париж, вы уже знаете дорогу на Царьград. Это все ваш Нарвский третий пехотный полк, это ваши знамена, ваши отцы и деды!

Остатки Нарвского полка молча, с загадочным солдатским терпением слушали командующего, который сердился на них. Нарвцы понимали, что совершили тяжкий грех, спасаясь от смерти, и что сейчас их снова отправят в бой, откуда им уже не вернуться. До них с трудом доходили слова генерала о славе предков. У них перед глазами еще вздымались черные взрывы и извивались разорванные тела.

Самсонов замолчал, глядя на изнуренное лицо командира полка.

- Знамена вперед! - скомандовал Александр Васильевич и отъехал от нарвцев к Копорскому полку.

Здесь повторилось: он вспомнил предания, Петра, Кутузова, Бородино, Дрезден и освобождение Болгарии, а они остались глухи. Тогда он сменил командира полка подполковником Жгиньцовым и тоже велел вынести знамена.

Знамена вынесли. Со стороны Гогенштейна доносились выстрелы.

- Клянитесь, что смоете темное пятно! - скомандовал Самсонов. - На колени!

Они повиновались и, очищаясь от страха, пали на колени перед шитым золотом полотнищами, увитыми георгиевской и александровской лентами. Они покорились долгу и снова приуготовились умирать.

Самсонов снял фуражку и перекрестился. Символы прежней жизни вызвали в нем горячее чувство утраты. Он распорядился поставить Нарвский и Копорский в резерв внизу у подножья холма, тронул повод и, опустив плечи, повернул лошадь.

Поднявшись на вершину, он грузно слез и, оглядевшись, заметил серую рясу военного священника и подозвал батюшку к себе.

- Здравствуй, святой отец, - сказал Александр Васильевич, - Я хочу спросить вас, почему русский человек чаще всего говорит Богу "Я есьмь" только в минуту смерти?

Священник задумался, несколько мгновений смотрел на него острым взглядом, нисколько не смущаясь, что перед ним командующий, потом сказал:

- Не всегда, ваше превосходительство. Я заметил, что во время богослужения в боевой обстановке людьми овладевает особое настроение. Истинно верующих молитва укрепляет, у них глаза светятся торжеством и радостью. Другие молятся, но, увы, не могут достичь успокоения, ибо боятся смерти и молятся лишь о сохранении жизни. Они забыли слова молитвы Господней: "Да будет воля твоя!" А большинство безучастно. Они верят в предопределение и переносят безропотно самые тяжелые испытания. Для них сложена поговорка: "Двум смертям не бывать, а одной не миновать". Вы кого имеете в виду - первых, вторых или третьих? Должно быть, первых?