Василий Емельянов - На пороге войны

— Все идет очень хорошо, — уверенно повторил директор.

На следующий день ровно в три часа нарком и я были в Комитете обороны, но там пока еще обсуждались другие вопросы. Наконец нас пригласили войти. Рассматривались работы завода, которому правительство, как оказывается, давно уже поручило провести опыты с литыми башнями, хотя мы — главк, непосредственно занимающийся броней, ничего об этом не знали. Один из инспекторов Комитета обороны, проверявший, как выполняются решения правительства, представил подробный доклад о состоянии дел на заводе.

Он закапчивал свое сообщение, когда мы с Носенко вошли в зал заседания. Нарком тяжелого машиностроения В. А. Малышев — этот завод был в его системе — и представители завода не соглашались кое в чем с инспектором.

Председательствующий К. Е. Ворошилов вопросами выражал явное недовольство состоянием дел, но резкой критики все же не было. Завод недавно начал заниматься литыми башнями, а задача была не из легких. Это понимали все.

Ворошилов вдруг обратился к Носенко.

— Товарищ Носенко, вы вчера сказали мне по телефону, что у вас в наркомате ведутся такие же работы, может быть, доложите, что сделано у вас?

Носенко поднялся со своего места и сказал:

— Лучше, если доложит начальник броневого главка — он эти работы проводил, ему и карты в руки.

— Расскажите, что вами сделано по литым башням, — обратился ко мне Ворошилов.

Я вынул из папки карточки с результатами полигонного обстрела броневых башен и подошел к столу, за которым сидел Ворошилов. Делать длинные доклады я был не мастер.

— Мы начали работы около двух месяцев назад. Первые отлитые башни испытали на заводском полигоне. Сварные башни после попадания в них пяти снарядов развалились по сварным швам, в то время как литые даже при попадании десяти-двенадцати снарядов оставались в хорошем состоянии. Вот результаты обстрела тех и других башен.

И я выложил на стол карточки испытания. Закапчивая свое краткое сообщение, я, не подумав, брякнул:

— Дело настолько ясное, что мы решили эти башни принять на вооружение.

Ворошилов поднял голову и, глядя на меня снизу вверх, спросил:

— Кто это мы?

Не соображая, что говорю, я выпалил:

— Мы с Дмитрусенко.

— А кто такой Дмитрусенко?

— Да военпред на заводе.

«Святая простота!» — читал я на лицах членов комитета.

— Вам никто права принимать военную технику на вооружение не предоставлял, — строго сказал Ворошилов. — Вот когда правительство примет ее, тогда она и будет направляться на вооружение армии.

И все же по всему было видно — все были довольны доложенными результатами. Последовало несколько вопросов. Присутствовавший на заседании председатель Госплана Н. А. Вознесенский спросил:

— Сколько потребуется никеля или других дефицитных металлов и сплавов, если мы перейдем от сварных башен к литым?

Я ответил, и моими ответами были, видимо, удовлетворены. Ворошилов, улыбаясь, сказал:

— Мне кажется, что следует принять эту башню, тем более что начальник броневого главка вместе с Дмитрусенко ее уже приняли.

Все засмеялись.

С заседания я уходил со смешанным чувством удовлетворения и раздражения на самого себя. Ну как же можно так по-детски докладывать?!

Носенко был доволен. Прошло три дня — и вдруг звонок: приглашают на заседание в Кремль. Вопрос о литых танковых башнях будет рассматриваться на этот раз уже в Политбюро. Отправляемся вместе с Носенко в Кремль.

В приемной главным образом военные из Автобронетанкового управления. Здесь же Тевосян — уже нарком черной металлургии.

— Ну, как дела? — здороваясь со мной, спросил он.

Я коротко рассказал о наших работах по отливке башен. Не понятно, почему этот вопрос рассматривается второй раз. Никто же не возражал.

Докладывал Ворошилов, держа в руке проект решения, подготовленного Комитетом обороны. Сталин подошел к нему и взял листок. Прочитал его и, обращаясь к начальнику Автобронетанкового управления Я. Н. Федоренко, спросил:

— Какие тактико-технические преимущества имеет новая башня?

Федоренко стал говорить о том, что литую башню можно изготовлять в литейных цехах, в то время как для производства башен старого типа требуются для штамповки отдельных деталей мощные прессы.

— Я вас не об этом спрашивал. Какие тактико-технические преимущества имеет новая башня, а вы мне говорите о технологических преимуществах. Кто у вас занимается военной техникой?

Федоренко назвал генерала И. А. Лебедева.

— Здесь он?

Генерал Лебедев поднялся. Сталин повторил вопрос. Лебедев заколебался и начал по существу повторять сказанное Федоренко.

Сталин нахмурился и сердито спросил:

— Вы где служите: в армии или в промышленности? Я третий раз задаю вопрос о тактико-технических преимуществах новой башни, а вы мне говорите о том, какие возможности открываются перед промышленностью. Может быть, вам лучше будет перейти на работу в промышленность?

Генерал молчал. Я почувствовал, что решение о переходе на литые башни может быть не принято, и, подняв руку, попросил слова. Обращаясь в мою сторону, Сталин сказал:

— Я спрашиваю о тактико-технических преимуществах.

— Я об этом и хочу сказать, Иосиф Виссарионович.

— Вы что, военный?

— Нет.

— Что вы хотите сказать? — с недобрым выражением лица спросил Сталин.

Я вынул из папки карточки с результатами обстрела брони и подошел к Сталину.

— У старой башни, сваренной из отдельных деталей, имеются уязвимые места — сварные швы. Новая — монолит, она равнопрочна. Вот результаты испытаний обоих типов на полигоне путем обстрела.

Сталин посмотрел карточки, вернул их мне и сказал:

— Это соображение серьезное.

Он отошел в другой конец комнаты.

— Скажите, а как изменится положение центра тяжести танка при переходе на новую башню? Конструктор машины здесь?

Поднялся конструктор.

— Если и изменится, товарищ Сталин, то незначительно.

— Незначительно — это не инженерный термин. Вы считали?

— Нет, не считал.

— А почему? Ведь это военная техника.

Я хотел высказать свое мнение и, подняв руку, громко произнес:

— Иосиф Виссарионович!

Сталин посмотрел в мою сторону, и вновь я увидел на его лице прежнее выражение. «Почему он так смотрит на меня?» — подумал я.

А Сталин отвернулся и прошел дальше в противоположный от меня угол комнаты. Я сел. И вдруг шепот сидящего сзади меня разъяснил все:

— Никогда не называйте его Иосиф Виссарионович — это он позволяет только очень узкому кругу близких людей. Для всех нас — он Сталин. Товарищ Сталин.