Федор Кудрявцев - Повесть о моей жизни

Бытует мнение, что большинство мачех злые, изредка бывают и добрые. О своей мачехе я могу сказать, что она была и злая и временами добрая, причем злая она была главным образом от темноты и невежества, а добрая — от сердечных побуждений.

Мачеха была небольшого роста некрасивая женщина, о каких говорят «невзрачная». Ей было двадцать восемь лет, отцу пятьдесят. Она пошла за него, вдовца с тремя малыми детьми, потому что ее никто больше не сватал, в девках оставаться не хотелось, а отец был ладный собой мужчина и исправный хозяин.

Отец взял ее потому, что за два года вдовства с малыми детьми намучился без настоящей хозяйки, о мачехе же были отзывы как о девке «на работу огонь». Он, видимо, не знал тогда, что существуют люди, которые «на работу огонь, да и с работой-то бы их в огонь». Эта поговорка к нашей мачехе полностью не относилась, но временами была приложима, до того мачеха на работу была тороплива, суетлива и суматошлива. Кроме того, она была еще и руглива. У нее то и дело сыпались такие выражения, как «черт», «дьявол», «леший», и такие, которые не принято употреблять в печати. Вероятно, сказывалось влияние на нее родителей. Ее отец был крючник, то есть грузчик. В прошлом веке погрузочные работы выполнялись хребтом грузчика с крюком в правой руке, которым он придерживал груз, отсюда и «крючник». Работа была адская, и сквернословили крючники адски. Мать ее была под стать отцу. Мне приходилось слышать, как моя богоданная бабушка Лукея, полная шестидесятилетняя старуха, при детях рассказывала охальные истории.

Когда отец женился на Анне Григорьевне, мне было десять, сестре Сане семь и брату Лене четыре годика. Я не помню случая, чтобы мачеха нас била или оставляла голодными, необшитыми, необмытыми. Но зато мы узнали от нее много новых словечек и истин, которые в наши годы нам знать было рановато.

Через год после прихода мачехи брат Леня умер пяти лет от роду. Через полтора года у мачехи родился сын Николай, а через два, в сентябре 1907 года я уехал в Питер. Мне было двенадцать лет. Дома осталась девятилетняя сестра Саня. Вот ей-то и досталась участь Золушки, только не с таким сказочно счастливым концом, как у той, а совсем наоборот.

Ей пришлось нянчить маленького братца Николая. Через три года к нему прибавился маленький Борис, а еще через два — маленькая Нина, затем Маша. Но теперь Саня подросла и с четырнадцати лет стала работать, как взрослая, а мачеха стала больше находиться дома при детях и за стряпней.

Когда в 1914 году началась Первая мировая война, четверо старших братьев Сани оказались на войне. У отца и у нее в душе поселилась тревога — не убили бы! У мачехи в душе тайное желание — хоть бы убили которого! Чтобы отцу не пришлось давать ему долю.

Никоторого не убили и даже не ранили! Двое пришли из армии к отцу зимой. Теперь, в мае, явился из плена третий — я, а в ноябре тоже из плена прибыл к отцу четвертый сын, Иван. Одиннадцать человек. Одного хлеба на такую семью сколько надо напечь! А сколько надо наготовить другой еды!

В Вологде

Я поехал к Эйдуку и Матавкину в Вологду, в Ярославле была пересадка. Между поездами я успел посмотреть на некоторые разрушения, произведенные в городе во время недавнего мятежа.

В Вологде «поезд Кедрова», как он назывался по имени командующего Северо-Восточным фронтом Михаила Сергеевича Кедрова, стоял на путях возле станции. Я сразу нашел начальника политотдела фронта товарища А. В. Эйдука и коменданта поезда Н. А. Матавкина. Меня тут же временно оформили на должность курьера политотдела и поставили на довольствие. Ночевать меня взял к себе Матавкин. Я занял нижнюю полку напротив него. На верхней спал сын командующего, шестнадцатилетний Юра Кедров.

Мои обязанности были несложны — разносить пакеты по отделам штаба, подшивать поступающие в политотдел бумаги, вызывать на допрос к Эйдуку задержанных по разным причинам людей, сидящих в арестантском вагоне, по которым велось следствие, или просто сидеть у Эйдука в вагоне и смотреть, как он ведет допрос. Меня удивляло, как он мягко обращался с задержанными и тщательно разбирался в деле, чтобы не обвинить невиновного.

Я особенно хорошо запомнил трех задержанных. Один был бывший царский офицер, барон Остен-Сакен, худощавый человек лет тридцати. Подозревался в желании перебежать к белым. По его делу были посланы в несколько мест запросы. И вот из какого-то губисполкома пришел ответ, подтверждающий, что «товарищ Остен-Сакен действительно командирован в г. Вологду по таким-то делам». А. В. Эйдук извинился перед ним за задержание, вернул оружие и документы и отпустил выполнять задание.

Второй — лесничий Дегтярев — подозревался в активном пособничестве белым и жестокости к населению. Я несколько раз вызывал его к Эйдуку, но каждый раз он все отрицал. И вот однажды из района, откуда были выгнаны белые, в политотдел пришла учительница Пластинина. Она рассказала о жестокостях Дегтярева и на очной ставке узнала его. Он побелел, как бумага, и стал молить о пощаде. Когда его повели обратно в арестантский вагон, он бросился бежать и двумя выстрелами конвойного был убит.

Третий — крестьянин из недальней от Вологды деревни, тщедушный мужичонка по фамилии Копейкин. Когда, приехав на лошади зачем-то в Вологду, он сидел в чайной, в его телеге в сене солдаты нашли карабин с пулеметными лентами. Эйдук спрашивал Копейкина, где он взял эти ленты и куда вез, Копейкин ныл и говорил, что сам не знает, как они очутились у него в телеге. К задержанному приезжала жена, привозила скромную передачу, просила Эйдука отпустить мужа. Эйдук передачу разрешил и велел ей посоветовать мужу, как бедняку, во всем признаться.

По словам Матавкина, в большинстве случаев задержанные оказывались активными врагами советской власти и их расстреливали за дело.

Чем кончилось дело Копейкина, я не знаю, так как вскоре уехал из Вологды, потому что штабной паек был очень скудным, я не наедался, а дома все-таки ел досыта.

Незадолго до отъезда мне пришлось принимать и записывать телефонограмму о ранении В. И. Ленина эсеркой Каплан.

Я ждал, что меня скоро так и так призовут в армию и я еще всего натерплюсь, поэтому добровольно оставаться у Эйдука мне не хотелось. Впрочем, он и не уговаривал, видя мое нежелание.

Снова дома

И вот я снова в кругу семьи. Замечаю, что мачеха становится все раздражительней. Она часто нападает на отца, адресуя свою брань и упреки нам. С Илюшей она не схватывается. Он выдержан и серьезен, и он больше других присылал отцу денег из Питера. Со мной тоже нет. Я как-то умел ей ответить так, что она замолкала. Саню не трогала, ибо за нее заступался Илюша. Зато Петя был такой же горячий и невыдержанный, как она сама. С ним схватки были чаще и злее.