Дмитрий Горчев - Поиск Предназначения (сборник)

Как очень верно сказал почтальон Печкин: «Таких, как вы, троих на шапку нужно».

А он же, Степан, умный, что-то там соображает. По-своему, по-животному, но уж наверняка не хуже нас.

События

Когда к нам в деревню приезжают люди из города, они поначалу опасливо озираются, дышат через раз и немедленно заводят разговор про Кризис. А потом ничего – выпьют чаю или там настоек, кто употребляет, поспят и наутро уже про всё напрочь забывают.

Потому что кризис – это что такое? Это когда жизнь была сильно хорошая, а потом вдруг стала сильно плохая. А тут всё всегда одинаково.

Сосед вон порося зарезал. У бабы Тамары баллон с газом кончился. С утра было семнадцать, а потом внезапно потеплело до двенадцати. Процент полнолуния – сорок восемь.

Про Белого Бычка

Жила-была у нас в деревне старушка. Тихая, никого не трогала, раз в две недели выползала к автолавке.

Потом у неё в Великих Луках убили сына, и её забрала к себе дочка из Красноярска.

На место бабушки вселилась племянница её Любаня, у которой в Великих Луках убили мужа, после чего её выпизднули из квартиры. Любаня в деревне занималась самым древним ремеслом, то есть собирательством: грибы, ягоды. То, что собирала, обменивала на самогон. Иногда ездила на родину, то есть в Великие Луки.

Однажды вернулась оттуда с кавалером: двенадцать лет тюрьмы, из них два по два по мелочи и восемь строгого за слом кадыка собеседнику в Великих Луках. Тихий, скромный. Как-то мы с ним поговорили, так он даже употребил в разговоре слово «ницше». Я сам Ницше не уважаю, но всегда приятно, когда какой-нибудь человек знает о его существовании.

Прожили они неделю, после чего Любаня поехала в Великие Луки и там сгорела в какой-то избе после распития.

Кавалер её, потрясённый таким горем, остался жить в её доме. Ловил карасей в пруду, копал грядки в огороде у соседей. Я, как интеллигент, навеки испорченный калиной красной, время от времени отсыпал ему сигарет и давал иногда двадцатку.

А когда я уехал по надобности в город Петербург, он вынул стекло из нашего окошка, вынес ноутбук, плёночный фотоаппарат (вот чего действительно жалко) и весь электроинструмент, типа пилы, рубанка и болгарки. И, что более всего меня поразило, спиздил трубку и табак. Ну и ушёл со всем этим добром в Великие Луки.

Что-то не так в городе Великие Луки, как мне кажется.

Война

Заходил дед-сосед. Смотрел внимательно, потом присел на табуретку. Выпил рюмку, хотя он вообще-то не пьёт.

Рассказал про войну. Хотя чего там про неё рассказывать, все и так знают: немцы пришли – давай самогон, потом наши пришли – опять давай самогон. Так всю войну и провоевали.

Полнолуние

Проснулся ровно в полночь. За некоторое время до полуночи соседи зазвали в гости и угощали неведомой настойкой из чрезвычайно пузатых рюмок.

Поссал на свою тень возле забора. Везёт мне на полнолуния.

Раскурил трубку и долго и тупо смотрел в синеватую бесконечность.

Как-то очень сильно много любви накопилось в моём небольшом организме, а всё мало. То ли сдохну скоро, то ли буду жить вечно, хуй его знает.

Домой

Пора возвращаться домой.

Я не помню, где он, этот дом, я забыл, как он выглядит, но, попав туда, сразу буду знать, что это он.

Нет, эта не та Шамбала, о которой рассказывал вонючий урод с торчащей из мешковины ядовито-жёлтой головой без единого волоска. Мне не нужна Шамбала, мне нужен просто тот дом, близость которого я чувствовал только рядом с самыми любимыми женщинами, да и то очень и очень иногда…

Как это объяснить… Я спал на чужих постелях в чужих домах, ел чужую пищу странными приборами. Помню, как поразил меня один народ – из всего что есть на этом свете: из рыбы, мяса, редьки, хрена, папоротника, кишок, бамбука, огурцов – они неизменно готовят одно и то же блюдо, с одним и тем же вкусом и запахом, в вечной тоске по Божьему блюду, которого однажды довелось отведать их прародителю.

Я прожил в том потерянном доме тысячи незаметных лет, ни разу не задумавшись о том, что могу однажды выбежать во двор, и дальше, дальше, через арку на сонную улицу, где валяются в пыли оживающие к вечеру дохлые собаки. И уже никогда не сумею вернуться назад, как маленький мальчик, которого беспечные родители не заставили выучить наизусть свой адрес.

Я заблудился. Когда-то мне казалось, что если идти всё время прямо и прямо, то этот мир обязательно кончится. Он не может не кончиться, потому что он невозможен и нежизнеспособен, населён странными и слишком простыми жителями. Он загромождён миллионами никому не нужных предметов, к каждому из которых приложен огромный список правил, напрочь исключающий случайное его применение ну хоть к какой-нибудь пользе.

А потом оказывается, что идти прямо – это значит ходить по кругу, потому что правая нога длиннее левой. С тех пор я петляю по этой замусоренной равнине, путая следы, уверяя, что знаю дорогу, и стыдясь признаться, что никто за мной на самом деле не гонится…

А начиналось всё, конечно же, совсем не так.

Я стоял на жёлтой улице, похожей на выцветший фотоснимок. Мир застенчиво втиснулся в узкую полоску цветов от бледно-жёлтого до светло-коричневого. Он ещё не затеял нагло буреть или багроветь, в нём ещё не было чёрного и белого. Сейчас, через много-много лет, он опять возвращается туда же. Или мне это только кажется, потому что очень хочется?

Тогда я ещё не знал, сколько мне лет, это было несущественно. Я пришёл оттуда, где время ничего не значит. И только когда я сделал первый шаг, с тоскливым скрежетом двинулся чугунный механизм, который отныне будет перекидывать меня с шестерёнки на шестерёнку в своих липких от древней смазки внутренностях. И только одна надежда – что однажды он вытолкнет меня в счастливое окошко, где под ногами синее небо, и синие горы, и синее море, и золотой-золотой песок, и я проору своё «ку-ку» ровно двадцать четыре раза, потому что наступил новый день…

И прыгну вниз, чтобы разбиться вдребезги на мягкой шёлковой траве, зная, что это ровным счётом ничего не означает, и после короткого взрыва в голове я снова буду стоять на жёлтой улице. Я опять забуду всех, кого любил, и только однажды, выйдя покурить, буду долго морщить лоб, не понимая, что такого интересного в этой женщине с нагло-коричневым ртом. И только мутная тоска подскажет, что все опять умрут в конце неизбежной истории.

Бесконечные круги, круги внутри кругов, и правая нога по-прежнему длиннее левой, и нет никакого выхода. Ну давайте попробуем ступать левой ногой длиннее, чем правой. Нет, не получается. То есть получается, пока помнишь, но нельзя же об этом помнить всё время.