Григорий Речкалов - В небе Молдавии

Вся Константиновка наблюдала за неравной схваткой, - рассказывал Пушкарев. Бригада табаководов вместе с бригадиром Александром Бородиновым скучилась на околице.

- Вжарьте им, хлопцы, бисовым душам! - кричал размахивая лопатой, Алексей Безручко.

- Шо, не по нутру, гадюка? - грозил вслед дымящемуся фашисту Василий Асуляк.

Бабушка Мария и дед Иван, как звали в селе стариков Хархалупов, выбрались на огород и не сводили подслеповатых глаз с неба. Когда последний советский "ястребок" с ревом прочертил над самыми головами дымный огненный след и упал рядом с огородами старик перекрестился, а бабушка Мария схватилась за сердце.

Первыми прибежали табаководы. Вокруг воронки были разбросаны обломки самолета, глубоко в землю врезался пропеллер. Неподалеку, лицом вниз, бессильно раскинув руки, лежал летчик. Его бережно подняли положили под голову кожанку, прикрыли парашютом. Лицо было обезображено до неузнаваемости. Кто же он, этот человек, отдавший за них жизнь? Документы целы. Красная книжечка партбилета еще хранила тепло его сердца. Бригадир раскрыл ее, замер.

- Читай.

- Билет номер четыреста шестьдесят шесть тысяч восемьдесят пять, произнес Александр Назарович.

- Билет номер... - повторили константиновцы.

- Фамилия? - тихо спросил кто-то.

- Фамилия... - бригадир глазами поискал кого-то в толпе и с трудом выдавил: - Хархалуп Семен Иванович...

Вздрогнуло, пошатнулось бездонное небо.

- Сема!..

Мать без сознания упала на грудь сына.

В скорбном молчании стояли односельчане. Женщины плакали. Да и мужчины не скрывали своих слез. Каждый думал о жизни Семена - кипучей, промчавшейся ярким метеором на их глазах. По этой земле бегал Семен босоногим мальчишкой. Тут его впервые покорило небо, такое же прозрачное и теплое в тот день, как и сегодня. Все помнили, как он, летчик, приезжал в родную деревню в отпуск: брал в руки косу и свободно, широко шагал по полю - не каждый, кто сеял и косил всю жизнь, мог поспеть за ним. Не забыли они и то, как в синие, ласковые вечера рисовал им Семен будущее Константиновки.

И вот он мертв. Рядом лежат разбитые часы. Они показывают утро - утро нового, восьмого дня войны. Оно стало для него последним.

- Когда мы приехали туда, - рассказывал Пушкарев, - Константиновка собралась на похороны. Приехали из Подоймы пограничники. Прогремел троекратный салют. Гроб опустили.

Оглушительно, как молот, стучала в висках тишина. В лучах заходящего солнца плавились облака, папиросный дым тонкими струйками вился над головами.

- А что с Карповичем? - спросил я. Это он был второй летчик, упавший неподалёку.

Пушкарев встал.

- Он пока в больнице.

- Эх, Семен, Семен, - вздохнул Ивачев, - другие назвали бы это судьбой, а ты - своим долгом и честью. Помните, как он на парткомиссии выступал - меня отстаивал... Вернули мне партийный билет.

Старший лейтенант подошел к технику. Вид Городецкого привел меня в смятение. Он медленно качал головой. Устремленный куда-то взгляд выражал только беспредельную горечь. Мне показалось, что он близок к умопомешательству.

- Не падай духом, Николай Павлович, - попытался утешить его Ивачев. Это теперь для нас главное. Фашистов надо бить. И мы будем их бить - за погибших ребят, за Атрашкевича, за Хархалупа - в три, в пять раз крепче будем бить. Увидишь. Только не падать духом.

Подъехала машина. Пушкарев взял Городецкого под руку, усадил в кабину. Все поехали ужинать.

Из столовой я вышел последним. Никуда не хотелось тащиться. На плечи навалилась свинцовая тяжесть. Внутри будто что-то надломилось.

Тревожным сном забылись летчики. Рядом со мной беспокойно ворочался Комаров. С присвистом похрапывал Селиверстов, на басах вторил ему Фигичев. За полночь усталость взяла свое. Я погрузился в тяжелое забытье.

Замер ненадолго аэродром. Но только внешне. С дальней опушки леса слышался перестук молотков, повизгивала дрель, раздавались приглушенные голоса. Техники, не смыкая глаз, трудились в ремонтных мастерских. К утру надо было успеть залатать поврежденные истребители. На одном из них, забыв об усталости и сне, работал Николай Павлович Городецкий. Чтобы как-то заглушить горе, старый техник уговорил инженера полка послать его в ПАРМ, да там и остался с тех пор насовсем.

И летчики знали - коли вышел истребитель из рук Городецкого, можно воевать на нем так же уверенно, как на новом.

* * *

Прошла еще одна ночь войны. Не проходила только усталость. Вставать не хотелось. Но в кромешной тьме раздавался неумолимый голос Медведева: "Кто не хочет тащиться на аэродром пешим, поднимайся". И сразу же начинали скрипеть кровати; ворча и позевывая, мы нетвердыми шагами направлялись к выходу.

В эти дни лихорадило даже барометр. Стрелка безостановочно прыгала по шкале, некоторое время показывала "переменно", а к ночи, как бы прогнозируя положение на фронте, уверенно сползала на "бурю".

Днем провели полковой митинг. Личный состав ознакомили с обращением партии и правительства к советскому народу. По радио выступил Председатель Государственного комитета обороны Сталин. Партия с присущей ей прямотой говорила народу правду о смертельной угрозе, нависшей над Родиной. Она призывала каждого советского человека, где бы он ни был, защищать свою отчизну: с оружием в руках, с отбойным молотком, у мартеновской печи и за штурвалом комбайна.

У врага временное преимущество в технике. Его неслыханное вероломство стоило нам больших потерь.

Этот к нам, воинам, обращался Верховный главнокомандующий: не знать страха в борьбе, не давать пощады врагу, отстаивать каждую пядь родной земли, проявлять смелость, находчивость, разумную инициативу. До последней капли крови, на земле, в воздухе и на море сражаться за родные города и села...

И мы верили, что силы наши неисчислимы, что враг будет разбит!

Выступил Костя Ивачев. Его слова стали как бы эпиграфом митинга:

- Наша любовь к Родине должна измеряться теперь количеством уничтоженных гитлеровцев. Нашу ненависть, ненависть каждого советского человека, мы, летчики, понесем на крыльях своих истребителей...

К импровизированной трибуне подходили командиры и солдаты, работники штаба и базы обслуживания, летчики и оружейники. Все они, коммунисты и беспартийные, заверяли партию, народ в своей непримиримости, самоотверженности в борьбе с фашизмом.

В тот день наши летчики сбили шесть фашистских самолетов.

* * *

Напряженно, без устали работает командный пункт полка. Днем и ночью на стол начальника ложатся распоряжения, отчеты, запросы. Каждая бумага ждет решения.

Матвеев искоса поглядывал на приоткрытый полог- за ним шифровальщик колдовал над телеграммой из штаба дивизии. Телеграмма тревожила Матвеева. Он знал, что противник начал новое наступление. Сосредоточив около двадцати с лишним дивизий и бригад, к вечеру 3 июля румыно-немецким войскам удалось захватить плацдармы на левом берегу Прута восточнее Ботошани и Ясс.