Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

Они все же настолько подвинулись вперед, что успели открыть не только стены отдельных построек, но и ясно намечавшиеся улицы, водоемы и другие приспособления этой своеобразной русской Помпеи.

Желая продолжать свои раскопки, но не имея для этого подробного плана местности, великий князь и предложил мне, ввиду моего знакомства как академика со всякими земельными съемками, заняться этим делом.

К сожалению, из-за недостатка точных инструментов и нашего вскоре отъезда я не успел закончить эту работу как следовало бы и как я того желал. Но она меня увлекала настолько, что я посвящал ей урывками все свободное время – способствовать хоть чем-нибудь в борьбе с всеразрушающим временем всегда дает известное удовлетворение…

В Крыму у великого князя я познакомился с тогдашним градоначальником Ялты генералом Думбадзе. О нем с особенным раздражением отзывалась либеральствующая общественность, и имя его было далеко известно за пределами Крыма.

О его личности, несмотря на его действительно частое «превышение власти», я вынес самое лучшее впечатление. В те немирные, мутные времена этот решительный старый солдат был более на своем месте, чем кто-либо другой, не обладавший такими качествами. Он не тратил долгих слов, не раздумывал, а угадывая чутьем, как надо было поступить, действовал находчиво, смело, порою с веселым добродушием и нередко с веселою же снисходительностью.

Чего в нем было много, это презрения ко всему социалистическому, заносчивому, но ни на что другое, кроме крикливых призывов к бунту, не способное. Это был маленький крымский Муссолини с таким же южным темпераментом, но, конечно, без широкого размаха и образования этого последнего.

Обывательское население Ялты было им довольно и его хвалило. Говорят, что действия подобных, не либерально настроенных «маленьких владык» и довели якобы Россию до нынешнего печального состояния. Думаю, что тут были замешаны совсем другие причины. Муссолини и диктаторы не появляются и не нужны там, где царствует порядок, не происходит убийств, как было в начале XX века у нас, и где население имеет возможность спокойно заниматься своим трудом. Скажут сейчас же, что тогда не было бы надобности появляться и революционерам. Было бы хорошо, если бы было всегда так.

В действительности фанатики и разный темный сброд вроде современных большевиков имеются всюду и всегда.

В малом числе, при нормальных условиях, они, конечно, безопасны. Лишь тогда, когда они своими несбыточными посулами начинают мутить страну и вести народ к гибели, на них обращает внимание не только правительство, но и само трудящееся население, выделяя для борьбы с ними особенно энергичных людей. Что такие люди являются необходимыми, в особенности при так называемом «свободном», то есть распущенном режиме, с достаточной наглядностью показало бездействие Временного правительства и презрение к нему почти всего населения.

«Маленький», «жалкий», «недалекий», но добрейший Думбадзе был намного полезнее для России своей «глупой решительностью», чем «глубоко просвещенный» князь Львов, Керенский и им подобные – опасавшиеся разрушить право свободы речи Ленина прогнать большевиков из захваченной ими дачи Кшесинской.

Раз в неделю, в установленное время, мы всей компанией ездили в Харакс – соседнее имение великого князя Георгия Михайловича, в свою очередь и он с великой княгиней Марией Георгиевной приезжали в Ай-Тодор обедать и провести вечер.

С ними приезжала и их свита, заведующий двором полковник Эшаппар, фрейлина великой княгини О. Н. Философова и адъютант великого князя моряк Н. Н. (кажется, Пастухов).

Харакс – это красивая обширная каменная вилла недавней постройки в греческом стиле с изумительным видом на море и красивым, еще молодым садом, где все посещавшие имение сажали по своему выбору деревья. Я посадил тогда мой крохотный дуб, выросший в этой благодатной стране за три-четыре года чуть ли не до моего роста.

Вечера, проведенные в Хараксе, были более однообразны, но не менее уютными, чем в Ай-Тодоре.

Великая княгиня Мария Георгиевна и ее супруг были также чрезвычайно милыми и радушными хозяевами. В их доме чувствовалось совершенно легко и непринужденно.

Это были тогда первые дни моего более близкого знакомства с великим князем Георгием Михайловичем. Он и раньше нравился мне своим, отличавшим его от остальных братьев простодушием, а тогда он привлек меня и своим удивительным доброжелательством к людям и своим полным отвращением к каким-либо интригам или наговорам.

Ко мне он относился с дружелюбием, откровенностью и приветливостью, всевозраставшими и тем более для меня дорогими, что я ничем особенным среди знакомых ему людей не отличался.

Да и впоследствии, когда я был уже флигель-адъютантом, а Георгий Михайлович получал от государя какие-либо ответственные поручения, он всегда, обыкновенно без моего ведома, испрашивал у Его Величества разрешение взять и меня с собою в качестве его помощника.

Сколько дней, а порою и месяцев мне пришлось провести с ним в этих совместных памятных поездках и о чем только за это время не переговорить!

Всегда ровный, добродушный, не желавший никому зла, старавшийся всякому помочь, он живо интересовался всем совершавшимся, горячо принимая к сердцу все, что так безудержно говорилось о царской семье, он сам отзывался о государе с рыцарским уважением и подчеркнутой почтительностью.

– Меня так воспитал мой отец, – говорил он, – и иначе относиться я не могу.

Он был один из немногих его круга, кто в те дни обладал этой столь необходимой как для самих великих князей, так и для всей России добродетелью…

Государь это чувствовал и назначил его состоять при себе, когда сделался верховным главнокомандующим.

В Георгии Михайловиче действительно, несмотря на всю его простоту, еще можно было изредка чувствовать то старое великокняжеское, которое за последнее царствование уже исчезло безвозвратно.

«Бескровная» революция не пощадила и этого скромного, добрейшей души человека. В дни отречения великий князь Георгий Михайлович был в поездке на фронте и возвратился в Петербург, когда все было уже кончено.

Он перебрался тогда в Финляндию, где сначала жил на небольшой даче совершенно незаметным, вместе с бывшим командиром конвоя гр. Граббе. Семья, которую он нежно любил, находилась во все время войны в Англии. Одиночество и разлука его всегда тяготили, а в те дни особенно.

Он не выдержал и поехал на короткое время в Гельсингфорс, чтобы узнать о возможности выбраться к своей семье за границу на одном из приходивших в Финляндию пароходов.