Анри Труайя - Александр I

В перерывах между совещаниями Александр старается покорить сердца поляков, особенно прекрасных полячек. Он устраивает приемы, балы, празднества, щедро раздает разного рода награды, освобождает от некоторых налогов. Одна из польских дам, будущая графиня Шуазель-Гуффье, урожденная Тизенгауз, поддается его чарам. Он раз десять приглашает ее танцевать, уединяется с ней в амбразуре окна, расточает комплименты, жалует свой усыпанный бриллиантами шифр и так преуспевает в обольщении, что кажется ей ангелом во плоти. В ее памяти навсегда запечатлелись «его благородная, величественная, как у античной статуи, фигура, несколько склонная к полноте», глаза «цвета безоблачного неба», прямой нос, «небольшой и приятный рот» и даже начинающий лысеть лоб, по ее словам, придававший его лицу «открытое и ясное выражение».

На одном из балов, дававшемся в его честь 24 июня 1812 года в загородном доме Беннигсена, Александр узнает, что Великая армия перешла Неман. Он давно ждал вторжения французов, но в это мгновение, похолодев, убедился: судьба вынесла свой приговор. Бог смешал кости и бросил их на стол. Отныне надо не мечтать, а действовать. Сохраняя внешнее спокойствие, он приказывает продолжать бал. А на следующее утро пишет лично Наполеону: «Государь, брат мой! Вчера я узнал, что, несмотря на добросовестность, с которой я соблюдал мои обязательства по отношению к Вашему Императорскому Величеству, Ваши войска перешли границы России. Если Ваше Величество не расположены проливать кровь Ваших подданных из-за такого рода недоразумения и если Вы согласны вывести Ваши войска с русской территории, то я оставлю без внимания происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду вынужден видеть в Вас врага, которому я не давал никакого повода для нападения. От Вашего Величества зависит избавить человечество от бедствий новой войны. – Ваш брат Александр».

Это письмо Александр вручает своему адъютанту А. Д. Балашову для передачи лично Наполеону. Главная квартира русских перенесена в Свенцяны: Вильно, древний литовский город, уже в руках французского императора, занявшего тот самый дом, где недавно останавливался Александр. Наполеон ласково принимает Балашова, приглашает его к обеду и произносит перед ним длинный монолог, который никто не осмеливается прервать. Он выказывает себя перед русским гостем поочередно воинственным, покладистым, сердитым, высокомерным, веселым. «Я долго готовился, – восклицает он, – моя армия в три раза больше вашей… У меня больше денег, чем у вас… Нет, сударь, я возьму над вами верх – иначе и быть не может! Я превосходно обо всем осведомлен. Что вам принесет эта война? Потерю ваших польских провинций. Если вы будете продолжать войну, если вы будете продолжать эту кампанию, вы потеряете их незамедлительно. Я уже захватил целую провинцию без боя. Во имя вашего императора, который два месяца вместе со своей главной квартирой жил в Вильно, вы должны были бы ее защищать… Но теперь, когда я веду за собой всю Европу, как вы сможете мне сопротивляться?» Нисколько не смущенный этой тирадой, Балашов, к своему удивлению, угадывает, что за негодованием Наполеона кроется неуверенность. Воспользовавшись возникшей за столом паузой, он отваживается возразить: «Мы сделаем все, что сможем, Ваше Величество». Но Наполеон, не слушая его, продолжает свой монолог: «Я уже в Вильно, но я до сих пор не понимаю, из-за чего мы воюем. Император Александр несет ответственность за эту войну перед своим народом… Император Александр будет виноват в гибели прусского короля. Я присоединю Пруссию к Франции… Передайте императору Александру: ручаюсь моим честным словом, что хотя у меня 550 тысяч человек на этой стороне Вислы и война началась, я не против мира. – И после паузы продолжает: —У императора Александра дурные советчики… Как нам не возмущаться, если нам сообщают, что Армфельд и Штейн… вхожи в его кабинет и он принимает их наедине… Говорят, император Александр приглашает Штейна к своему столу! Как можно сажать Штейна за один стол с императором России?.. Как можно вообразить, что Штейн ему предан? Боже мой, Боже мой, каким прекрасным было бы его царствование, если бы он не порвал со мной! Вот увидите, что из всего этого выйдет через десять лет… Но, прежде всего, я не сержусь на него за эту войну. Больше одной войной – одним триумфом больше для меня». Наконец он с горькой иронией спрашивает своего гостя: «Какая дорога ведет на Москву?» Не растерявшись, Балашов отвечает: «Государь, ваш вопрос ставит меня в трудное положение. Русские, как и французы, говорят, что все дороги ведут в Рим. Можно выбрать любую дорогу на Москву. Карл XII выбрал дорогу через Полтаву».[31] После обеда Наполеон, указывая на Коленкура, восклицает: «Император Александр хорошо обращается с послами. Он воображает, что политика делается лаской. Из Коленкура он сделал русского».

Отпуская Балашова, император французов передает ему письмо к Александру. В этом последнем перед началом военных действий послании он уверяет, что «даже Бог не может повернуть события вспять», сообщает, что отклоняет условия мира и назад не повернет, но «открыт для переговоров о мире», если царь возьмет вину за объявление войны на себя. «Придет день, – пишет он, – когда Ваше Величество признает, что Вам не хватило ни твердости, ни доверия и, да позволено будет мне сказать, искренности. Ваше Величество сами погубили свое царствование».

Письмо остается без ответа. Упреки Наполеона не трогают Александра. В донесениях, которые он получает, сообщается о серьезных беспорядках в разноплеменных полках, составляющих Великую армию. И действительно, литовцы поражены разбродом и неразберихой в войсках, стоящих лагерем на их земле. «Шестьсот тысяч человек всех европейских национальностей, собранных под наполеоновскими знаменами, шли в две линии, без провианта, без жизненных припасов по стране, обнищавшей из-за континентальной системы и еще недавно разорявшейся огромными контрибуциями, – вспоминает графиня Шуазель-Гуффье. – Города и деревни подверглись неслыханному разорению. Церкви разграблены, церковная утварь растащена, кладбища осквернены, несчастные женщины подверглись оскорблениям… Мародеров расстреливают. Они принимают смерть равнодушно, покуривая трубки: ведь рано или поздно им все равно суждено погибнуть под пулями… Французская армия, стоявшая в Вильно, три дня терпела недостаток в хлебе. Солдатам раздавали кое-как замешанный сырой хлеб, нечто вроде лепешек. Не было корма для лошадей, и в конце июня срезали весь хлеб на полях. Лошади мерли, как мухи, и их трупы выбрасывали в реку».

Не лучше обстоит дело в русских полках. «Солдаты были без сапог, в рваном обмундировании, – рассказывает Ростопчин, недавно назначенный губернатором Москвы. – Продовольствия не хватало. Корпус Милорадовича пять дней не получал хлеба. Дисциплина расшаталась. Большинство солдат и даже кое-кто из низших офицерских чинов занимаются разбоем и мародерством. Наказывать всех невозможно». Но Александр не вникает в состояние армии. Он не сомневается, что даже и такая она сумеет разгромить наполеоновские полчища. Решив вести оборонительную войну, он благосклонно слушает тех, кто советует завлечь врага в глубь страны. Особенно ему пришлась по вкусу формулировка того же Ростопчина, который написал ему: «У нас надежные тылы. У вашего государства два могучих защитника – пространство и климат. Русский император грозен в Москве, страшен в Казани, непобедим в Тобольске».