Ханс Беккер - На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950

Некоторым из заключенных разрешалось на время покидать стены тюрьмы, выполняя различные работы за ее пределами, и я решил присоединиться к ним. Все же это было лучше, чем сидеть целый день в четырех стенах и дышать спертым воздухом в компании еще сотни человек. В камере было очень мало места, окна открывали только в определенные часы. На работы набирали по утрам во время короткой физической зарядки. Но вербовщик предпочитал брать только заключенных, которые получили небольшие сроки, и мои десять лет автоматически ставили меня вне этого списка. Узнав об этом правиле, я обратился со своей проблемой к главарю уголовников.

— Я могу попасть на работы? — спросил я у него.

Он ответил:

— Здесь есть работа для кузнецов, маляров, разносчиков еды, плотников, портных, ну и некоторых других. И ты, конечно, можешь на нее рассчитывать.

Я упомянул о своем сроке, но он отмахнулся от этого довода и сказал мне:

— Завтра утром подойди к ответственному за работы, я замолвлю за тебя словечко.

На следующий день наш вербовщик в первую очередь стал выкрикивать сапожников:

— Есть ли здесь сапожники?

— Да, — ответил кто-то, — но я хочу хоть несколько лет отдохнуть от этой паршивой работы, так что занимайся ею сам.

Говорившего поддержал дружный рев голосов, после чего тот, кто выкликал на работы, сердито прокричал:

— Но я могу заставить вас работать!

— Это вряд ли, — отозвался упрямый сапожник, — я здесь на пересылке, а по закону те, кто ждет этапа, не работают.

И снова раздался дружный смех. Было похоже, что в тот день все дружно решили бойкотировать работы. Безнадежным тоном вербовщик начал выкрикивать кузнецов. В ответ отозвался парень из Померании, которому так же, как и мне, изрядно надоело сидеть и ничего не делать.

— Кто ты по национальности?

— Немец.

— Это невозможно. Начальник не разрешит мне брать немцев.

Потом стали набирать трех маляров. Я и еще двое моих соотечественников тут же вызвались на эти работы:

— Мы все маляры, трое лучших маляров во всей Германии.

— Мне не хотелось бы связываться с вами, — признался вербовщик, — мне нужно будет сначала получить разрешение у начальника, и только потом я смогу использовать вас даже на внутренних работах.

В этот момент в нашу сторону направился главарь уголовников. Он начал что-то выговаривать вербовщику недовольным тоном. Вербовщик слушал его неохотно, потом снова обратился к толпе:

— Маляры! Мне нужны маляры-русские.

Но русские заключенные явно не были настроены на работу. В недвусмысленных выражениях они давали вербовщику советы, как именно он должен был поступить с собой и своей работой. В результате немцев отвели к начальнику тюрьмы, который спросил у каждого о сроке заключения по приговору, причинах, по которым человек был осужден, а потом, наконец, дал согласие на то, чтобы нас направляли на работу внутри территории тюрьмы. Вернувшись в камеру, я горячо поблагодарил нашего главного уголовника, но он только отмахнулся от моих слов, будто он сам был начальником тюрьмы и наша отправка на работы была для него пустяковым делом.

Большинство русских уголовников питали отвращение к любым работам, предпочитая лежать и спать в душной камере или резаться в карты. Очень часто все помещение камеры занимало несколько небольших групп, собравшихся вокруг четырех-пяти игроков. И так целый день. Настоящие карты иметь не разрешалось, поэтому колоды карт рисовали. Процедура была очень простой. Между собой склеивались с помощью хлеба и воды два газетных листа, затем их тщательно разглаживали. Из обуви извлекали клей, который сжигали. Полученная черная сажа смешивалась с сахаром и водой до состояния густой кашицы. Именно этим составом на карты и наносились нужные символы. Единственным отличием от нормальной колоды было то, что здесь все масти карт были черного цвета.

Игры велись в высшей степени азартно. Вряд ли обстановка была бы намного более напряженной, если бы участники были миллионерами и поставили на кон все свое состояние. Здесь не переходили из рук в руки мешки с золотом, богатые поместья или экзотические красотки, но для игроков поставленное на кон имело не меньшее значение: ботинки, сапоги, рубашки, шапки, куртки, штаны. Иногда мне приходилось видеть человека, на котором не было совсем ничего надето, кроме позаимствованных у кого-то трусов или заношенной рубашки без рукавов. Игроки могли заранее проиграть свой хлебный паек за несколько дней вперед. Но каким бы отчаянным ни было положение игрока, карточные долги всегда выплачивались полностью и своевременно. Даже аристократы прошлого вряд ли могли бы стать примером для этих картежников в исполнении этикета, предусматривающего обязательный расчет по долгам. Обмануть партнера по игре, не выплатив долг, считалось в тюремном сообществе одним из худших преступлений.

Сам я не был азартным игроком в карты и поэтому был рад любому случаю, позволявшему отвлечься от подобной атмосферы. Моя работа маляра позволяла мне перемещаться по всей территории тюрьмы, и за свою помощь лидер уголовников вскоре возложил на меня обязанности почтальона. Он передавал мне записки для своих друзей и коллег в других корпусах, которые я должен был доставить до адресата не читая. Это поставило меня в довольно опасное положение, поскольку, если меня поймают, мне грозило за это одиночное заключение. Но и в этом случае, как заверил меня один из уголовников, мой наниматель сумел бы компенсировать такое наказание едой и табаком, которые мне передавались бы через... надзирателей, поскольку я пострадал бы, выполняя его поручения.

К счастью, меня не поймали. Сама работа тоже меня радовала, мой старший ценил меня как хорошего мастера. Я не только получил свободу внутри тюремных стен на время рабочего дня: как занятому трудом, мне увеличили паек. Я стал получать больше супа и каши, а также ежедневно дополнительно полфунта хлеба. Раз в три дня мне выдавали лишнюю порцию табака. Часть этого табака мне удавалось передавать своему старому приятелю-инженеру, который все еще томился в «американском» корпусе.

Как-то раз во время работы я стал свидетелем того, как в тюрьму попал маленький мальчик школьного возраста. Я красил забор возле главного входа, когда его втолкнули внутрь. Все еще со школьным ранцем на плечах, он со слезами рассказывал охране свою историю. Он возвращался домой из школы через магазин, где украл буханку хлеба. Его тут же поймали с поличным и дали срок — три года заключения. Я был поражен возрастом осужденного, а также тем фактом, что в России пойманные на месте преступления отправлялись прямиком в тюрьму без соблюдения всяких формальностей типа суда.