Папа, мама, я и Сталин - Марк Григорьевич Розовский
Вот адрес, по которому можешь послать деньги, а их передадут мне. Не знаю, верно ли это, но попробовать первый раз надо. Адрес: г. Канск, Красноярского края, до востребования, Егоровой Анастасии Алексеевне. В телеграмме мне сообщи: «Деньги выслала». Вышли 250 рубл., если не пропадут, то можно будет в следующий раз еще перевести. Деньги нужны, особенно в первое время. Ну, Лидука, моя женка, кончаю это письмо, жду с огромным нетерпением твоих писем, карточек, хочу посмотреть на тебя, на сына. Я работаю бухгалтером в производственно-технической части с января, возможно, перейду на плановую работу (если не погонят на общие). Работы очень много, не меньше 13–14 часов в сутки, а бывает и больше. Обо мне не беспокойся. Хочу жить и жить обязательно. Хочу быть с тобой, с сыном, в своей семье. Надеюсь, что это будет, рано или поздно, но будет.
Мой адрес: г. Канск, Красноярского края, почтовый ящик № 235/8.
Целую тебя и сынку крепко, крепко, обнимаю и желаю здоровья и благополучия.
Ваш Сема.
Привет всем родным.
Писать больше сейчас не могу.
15/XI 1—40 г.
Это письмо — замечательный, по-своему, документ. Как видим, Отец писал его три дня (ночами, естественно). Это — вопль. Нервы начали сдавать. Несомненно, письмо написано в два адреса. Маме и палачам. У Пушкина был свой «ценсор», у нашего автора несколько иной проверяющий. Прежде всего его глазам надо было представить клятву верности — само слово «клятва» в те времена было очень популярным, ибо тоталитаризм всегда держался и держится там, где люди «повязаны» друг с другом, где все общество по горизонтали, вертикали и любой диагонали (как его ни кромсай) едино в своем клятвенном сжатии с ИДЕЕЙ. И чем отштампованней будут слова, заверяющие верность, тем более ты будешь походить на винтик системы, тем меньше на тебя будут обращать внимание. Будь как все — это значило «верь, как все», «поклянись, как все».
Даже находясь в лагере, то есть живя жизнью раба, жизнью собаки, — все равно: ври, как все! Лижи задницу советской власти, как все!..
Конечно, можно было этого и не делать. Но тогда — оставь надежду, зэк!.. Смирись со своей судьбой. Молчи. Затаись. Терпи и не проси ничего у своего палача. Выживешь — хорошо. А подохнешь — что ж, зато человеком, не рабом, ушел в иной мир.
Но до этой нехитрой позиции надо было еще дойти. Зэк, угрюмо простившийся с надеждой, вовсе не сдавшийся судьбе, а выживающий, опершись только лишь на свой дух, на свое достоинство — этот зэк для Отца, отсидевшего в общей сложности в сталинских душегубках 18 лет, еще впереди. А пока… Пока он клянется в верности Сталину, а это значит одно: «проверяющий» не будет считать его троцкистом, вдруг, может быть, и усомнится в своей политической фантазии на счет «врага народа»?..
Иллюзии?.. А вы посидите ТАМ вместо моего Отца!.. Поборитесь-ка сами за свою жизнь!.. Посмотрим, что у вас выйдет и вообще — выйдете ли вы?!
Конечно, кролик (зайчик) выглядит смешно перед Удавом (Волком). Ну, так смейтесь.
А Отцу надо было выиграть битву за свою жизнь, а битва — это и отступления, и компромиссы… Да, демагогия, да, вранье, но ведь сразу же по окончании клятвенных заверений в верности товарищу Сталину идут такие из сердца выплеснутые слова: «просто и не знаю, что говорить, как говорить, кому говорить». Значит, рабское уже уступало трезвости, зэк шел к своей мудрости, спотыкаясь, в бреду, но не теряя сознания.
В письме мелькают фамилии. В том числе тех, кто оболгал Отца. Я не знаю, что за человек был этот Кроткевич, и вовек не узнаю. Вполне возможно, что и он пал жертвой от чьего-то доноса. Но ведь и спасибо сегодня хочется кое-кому сказать. Кто эти люди — Павлов, Решетников, инженер Горлин?.. Ведь не настучали же!.. Ведь не согласились с другими «экспертами»!.. А некто Анастасия Егорова — кто она, что я могу знать о женщине, вольной жительнице Канска, которая согласилась передать деньги заключенному?.. Ничего?..
Нет, знаю и через десятки лет пытаюсь ей поклониться: дурак-Сталин и дурак-Берия не понимали, что человеческое все равно сильнее бесчеловечного, хоть всю страну, весь народ посади в яму, а найдется какая-нибудь Анастасия Егорова, и поможет человеку, и выживет он, и страна, и народ.
Следующие письма только подтверждают отцовскую жизнестойкость. Сестры — Паша и Роза — хотели приехать к нему в Канск, но…
Канск, 13/1-1941 г.
Здравствуй, дорогая моя Лидука! 7-го числа получил твое первое письмо, а вчера — телеграмму твою и письмо от Паши и Розы. Не знаю, успеет ли это мое письмо, до их отъезда, это было бы очень печально. Дело в том, что в свидании мне отказано, объявили об этом сегодня. Причина, очевидно, в том, что я недавно в лагере, а нужно выдержать 6-ти месячный стаж. Добивайтесь разрешения в ГУЛАГе НКВД, в Москве. Такие случаи были, что родственники приезжали с разрешением из Москвы. Хлопочите о продолжительном свидании, т. к. здесь дают лишь — по 2 часа. Паша пишет, что вместе со мной будет доказывать мою невиновность. Это меня обнадеживает. Хорошо, конечно, если вы сумеете
