Евгений Водолазкин - Дом и остров, или Инструмент языка (сборник)

Сейчас, слава Богу, наша граница преодолима в обе стороны, и общение с другими культурами стало повседневностью. Это огромное благо, но в то же время и искушение. В Германии я имел возможность наблюдать нашу тамошнюю — весьма неоднородную — эмиграцию. Старики, покинувшие Россию десятки лет назад, говорили на изысканном русском языке, в то время как представители последней волны испытывали в отношении родной речи очевидные трудности. Главным богатством, которое этим старикам удалось в свое время вывезти, была русская речь. В отличие от нашей экономической эмиграции, вывозившей уже совсем другие ценности. Было забавно слышать, как провинциального вида тетки произносили «реновировать» вместо («как это будет по-русски?») «ремонтировать» и жеманно извинялись за избыток в себе иностранного. Эти люди говорили на невероятном сленге, смешавшем разноязычные корни и флексии: забу2хать билет (от нем. buchen — заказывать). Они не так карикатурны, как это может показаться на первый взгляд. В каком-то смысле эта публика — уменьшенная модель нас самих, так же окруженных иноязычной стихией, так же барахтающихся в ней без особого желания выбраться на сушу. По словам поэта:

Другой, не выучась так грамоте, как должно,По-русски, думает, всего сказать не можно,И, взяв пригоршни слов чужих, сплетает речьЯзыком собственным, достойну только сжечь.

Говоря о нашей страсти к заимствованиям, нельзя не упомянуть еще один важный фактор: наш комплекс неполноценности. Звучит резковато, но по сути ведь правильно, и язык — беспристрастный тому свидетель. Если мы хотим, чтобы вещь (явление) «впечатляла», непременно именуем ее на английский манер. Вы можете себе представить такую же русификацию английского? Получается, что в мире мы до сих пор чувствуем себя провинциалами. Наши претенциозные названия, призванные указать на сходство с нездешними образцами, на деле обозначают лишь одно: вторичность. Стремление казаться «на рубль дороже» выглядит довольно глупо. Зачем? Разве та культура, которую мы создали, не позволяет нам быть самодостаточными?

Опасение вызывают не иностранные слова сами по себе — их в нашей речи сколько угодно. И это нормально. Опасение вызывают необоснованность и неумеренность. Нужна разумная пропорция между лексикой русской (или русским языком освоенной, что одно и то же) и заимствованной. Иными словами, прежде, чем обратиться к языку чужому, следует хорошенько взвесить возможности своего.

Впрочем, следуя известному литературному персонажу, прежде всего необходимо сохранять спокойствие. Мы — современники процесса, и кое-какие пропорции для нас смещены. Кое-что мы можем преувеличивать, забывая, что всё уже в истории когда-то было. Каждый народ переживал периоды сильнейших чужеродных влияний. Эти периоды сменялись эпохами тщательной переработки полученного, а затем — периодами иных влияний, в том числе и собственных влияний на других. В России можно вспомнить эпоху галломании, когда вся наша знать говорила по-французски. Римляне, даже превзойдя греков по силе и богатству, продолжали видеть в них образец. И предсмертное обращение Цезаря к Бруту прозвучало не на латыни. Согласно преданию, знаменитые слова были сказаны по-гречески (дословно: «И ты, дитя?»). Именно так следовало говорить в ответственных случаях.

Да, мы не первые, кто в подобное положение попадает. Но мы и не единственные. В той или иной степени те же сложности сейчас испытывает большинство культур. Беспрецедентное влияние английского языка отражает цивилизационное (назвать его культурным было бы преувеличением) доминирование США в мире. Не исключаю, что с прекращением этого доминирования (а процесс, как когда-то говорили, пошел) распространившиеся американизмы будут видеться нашим внукам милой подробностью — чем-то вроде нынешних галлицизмов в русском. Существует и встречная тенденция: радикальное изменение общественного сознания в России, идущее бок о бок с экономическим подъемом. Полагаю, что постепенное избавление страны от комплексов также несколько собьет волну заимствований. Это факторы объективные. К субъективным относимся мы с вами. И мы способны влиять на язык — уже тем хотя бы, что правильно говорим и пишем.

Выражаться надо правильно. Это хорошо понимали в Древней Руси, когда известного книжника Максима Грека отдали под суд за использование в отношении Бога перфекта, времени завершенного. Эпоха сейчас менее жесткая, но это еще не повод расслабляться. Следует помнить, что сохранение нашей речи — это во многом сохранение нас самих. Трудности, испытываемые русским языком, — это наши трудности. Потому что на этом языке мы говорим.

Нужна ли языку защита?

На вопрос, вынесенный в заглавие, отвечу сразу: нужна. Такой ответ порождает по меньшей мере еще два вопроса: защита от чего и — какая именно? Долгое время считалось хорошим тоном говорить о языке как о явлении стихийном, о саморегулирующейся системе, вмешательство в которую бесполезно. Уж так они, стихии, устроены, что не допускают никаких вмешательств. Подобного рода высказывания характеризовали их авторов как людей либеральных и (что в данном случае важнее) знающих историю предмета. Ведь язык — это действительно саморегулирующаяся система. Как саморегулирующаяся система и тропические леса, для спасения которых, однако же, сейчас начали предпринимать самые активные меры. Сложность состоит в том, что таковыми эти системы являются лишь до тех пор, пока имеют возможность, что называется, саморегулироваться. Сегодня у них этой возможности нет.

Человечество не поспевает за своими открытиями. Технический прогресс не сопровождается, увы, ни нравственным прогрессом, ни сколько-нибудь заметным увеличением того, что в повседневности именуется здравым смыслом. Это сложная философская проблема, в которой для нас существенно одно: условия функционирования языка сейчас совсем не те, что были сто и даже пятьдесят лет назад. Любую прихоть (не говорю уже об ошибках) говорящих или пишущих современные технические средства мгновенно превращают в достояние миллионов.

Кому, казалось бы, дело до того, что специалист по подводному плаванию А.Макаревич называет погружающихся дайверами? А ведь есть дело: речь телеведущего транслируется на всю страну. Воздействие ТВ таково, что уже через несколько месяцев вещания Макаревича «дайвер» отправил на дно всех местных «ныряльщиков», «водолазов», «подводников» и «аквалангистов». Любопытно, что в английском «дайвер» делит свои функции с обычным «ныряльщиком».