Лея Трахтман-Палхан - Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

В один из дней меня неожиданно вызвали в комитет комсомола. Я очень испугалась и с горечью подумала: «Чего же они еще хотят от меня?» Но каково было мое удивление и радость, когда ненавистная секретарь вернула мне комсомольский билет и сообщила, что инцидент исчерпан. При этом никто даже не извинился передо мной. Кто-то, правда, буркнул, что в эти тяжелые времена нужно быть бдительным.

Мне вернули комсомольский билет, однако та красивая и чувствительная женщина, чье голосование было решающим в моем исключении, исчезла из института. Ее успели исключить из комсомола или партии, так как один из вождей партии, кажется Пятаков, друг ее семьи, был арестован и расстрелян, как изменник. К экзаменам она так и не приступила – видимо, ее тоже арестовали.

Массовые аресты продолжались в 1936–1938 годах, и газеты по-прежнему были полны пропаганды против «врагов народа», которые вредят всему, что делается для построения социализма. Вера в Сталина начала колебаться, но не вера в коммунистические идеалы. Страх был велик, потому что арестовали всех политэмигрантов, бежавших в Советский Союз из разных стран от преследований со стороны властей, и среди них почти всех, высланных англичанами из Палестины.

Арестовали людей, которым я верила как себе. Я помню свой визит на дачу к Симе. Ее семья, как все, у кого были средства, проводила летние месяцы за городом, на съемной даче. И вот мы с ней сидим во дворе и говорим шепотом, чтобы, не дай Бог, не услышала мама, сидящая на веранде. Мы осмеливаемся поделиться мыслью, возникшей у нас одновременно: а если во всем этом виноват Сталин – как продолжать жить без веры в него и партию? Вот появилось сообщение в газете, что Косарев, секретарь ЦК комсомола Советского Союза, арестован как «враг народа», а он – сын старых большевиков, близких товарищей Ленина!

Михаил прошел через все это на подшипниковом заводе. Он уже дважды испытал глубокое разочарование в первые годы после своего прибытия в СССР. Комиссия по чистке исключила его из кандидатов в партию из-за его социального происхождения: отец был переписчиком Торы. Кроме того, он был направлен комсомолом на курсы летчиков. Прошел все медицинские комиссии, все было в порядке, и начал тренировки. Когда начались прыжки с парашютом, он должен был пройти комиссию в московском парткоме, и ему отказали, так как старший брат жил за границей.

Михаил начал учиться в техникуме и жил в длинном, на двести человек бараке. От соседей его отделяла только кровать с маленькой тумбочкой. Он, как и я, работал посменно; но, в отличие от меня, спавшей с пятью девушками, он спал в комнате с двумястами парнями. Он, бывало, сидит на кровати и занимается, в то время как его соседи играют на аккордеоне, спорят, а пьяницы дерутся или танцуют в проходе между кроватями. У кого было тогда настроение танцевать? У тех, кто выпил.

Как вспоминает Михаил, он учился в начальной школе только полтора года. Начал учиться в четвертом классе, а в середине пятого, когда умер отец, оставил школу и уехал с сестрой Юдит и братом Хаимом к старшему брату Иосифу в Палестину. Поступая в техникум, он не знал даже таблицы умножения, но обещал директору, что через три месяца будет знать все, что требуется для учебы. Так оно и было. Директор не мог отказать ему, так как он был рабочим на заводе, а техникум принадлежал заводу и был создан, чтобы дать образование рабочим. Но в возрасте 21 года не знать таблицы умножения и начать учиться в техникуме, да еще со второго курса – это была проблема. Михаил отлично справился со всеми предметами, кроме русского языка. Этот богатый язык с его сложной грамматикой не давался Михаилу. Его кипучая жажда деятельности, а также водоворот событий и тяжелые условия тех дней не позволили ему сосредоточиться на основательном изучении языка. Это немного удивляет, потому что всего за несколько лет до этого он в совершенстве изучил иврит. Его письмо сестре Юдит в тюрьму в Акко написано на красивом иврите, он написал песню на иврите и до сих пор помнит ее слова, хотя язык не учил. В школе, в местечке Бершадь, учили идиш.

У него не было времени читать литературу. Он увлекался техникой и внедрял всякие усовершенствования, улучшающие работу станков. Были среди них такие, которые значительно повысили выработку. Михаил получил за них большие премии.

Мне кажется, что душевный кризис, связанный с высылкой в СССР и разрушением идеалов, не прошел для Михаила бесследно. Экзаменаторы сказали ему на выпускном экзамене в техникуме, что его дипломная работа сделана на «отлично», однако из-за ошибок в русском языке он получил четверку, а не пятерку.

Мы начали жить вместе, когда Михаил окончил техникум, а я – первый семестр в институте, во время зимних каникул, 26 января 1937 года. Брат Михаила, Хаим, перешел жить в общежитие молодежи завода, чтобы дать Михаилу возможность начать семейную жизнь. И вот мы вместе!

Я больше не одинока; живу с Михаилом, он – хороший товарищ, на которого можно положиться. Михаил с восьми лет остался без матери, а с тринадцати – без отца. Теперь я с ним, и мне есть о ком заботиться, за кем ухаживать. Мы купили одежду для Михаила, мне с трудом удалось убедить его: ведь для себя ему ничего не нужно. Он говорил: «Купи себе все, что нужно, у меня все есть». Так повелось с самого начала. Мне нравилось видеть его в новом пальто. Теперь стало для кого готовить и для кого убирать наш угол, казавшийся мне настоящим дворцом. Это – не барак на двести человек и не комната в общежитии еще с пятью девушками, и даже не каморка, где я жила впоследствии с Ниной. Михаил подготовил комнату для жилья, нанял маляра, покрасившего стены в светло-салатовый цвет. Площадь комнаты составляла 8 квадратных метров; там были двуспальный матрас на ножках, стол, стулья, а между кроватью и окном поместился платяной шкаф, за которым Михаил стоял всю ночь в очереди. Я помыла окно, выскребла пол – в комнате стало чисто и приятно. Теперь у нас есть дом!

В один из первых дней нашей совместной жизни нас разбудила среди ночи Хавива, жена Яши Розинера. Умер Орджоникидзе. Она, как одна из активисток партии на заводе, ходила по квартирам и приглашала всех на митинг, который должен был состояться утром перед работой. Хавива, одна из высланных из Палестины, была намного старше нас; она похвалила нас за то, как мы все красиво обставили. Пришли Марина и Нина поздравить нас и посмотреть, как мы устроились. Я написала родителям о нашей с Михаилом женитьбе. Они ответили, что моя подруга рассказала им, какой хороший парень Михаил, и они счастливы, что у меня такой муж. Сестра Михаила Юдит, мечтавшая видеть нас вместе, тоже обрадовалась. Михаил уже окончил заводской техникум и работал в отделе главного конструктора завода. Я получила стипендию. В квартире еще была комната 15 метров, в которой жили две семьи: молодая семья с двумя или тремя маленькими детьми и семья «кулаков» – зажиточных крестьян, избежавших высылки в Сибирь во время коллективизации и устроившихся в Москве, – родители и двое взрослых сыновей. Они по-дружески относились к Михаилу и его брату Хаиму и встретили меня дружелюбно. В квартире была маленькая кухня с печкой для готовки и общий туалет. Была также печь для обогрева обеих комнат в общей стенке, которая топилась дровами. До рождения Эрика мы не пользовались печью на кухне: у нас была электрическая плитка, и нам ее хватало. Несмотря на тесноту, в комнате соседей всегда было мирно, и мы ни разу не слышали ссор.