Александр Колчак - Допрос Колчака

Действительно, Гайда обращался в то время к Вологодскому относительно назначения себя главнокомандующим вооруженными русскими и чешскими силами, действующими на территории Сибири, чтобы правительство санкционировало его власть. «Как бы вы отнеслись к этому? – спрашивал он меня. Я сказал: «Для меня вопрос подчинения той или другой вооруженной силе определяется всегда практическим путем. Я не знаю состава русских сил, если вы все более организованы и в стратегическом отношении имеете большую ценность, то будет вполне естественно, что командование должно вам принадлежать. Если отношение изменяется в сторону русских, то должно быть русское командование, – иначе решить вопрос никак нельзя. Скажите, что такое Директория и что она из себя представляет?» Он говорит: «Это образование, несомненно, нежизненное. Я не верю, чтобы эта Директория могла объединить все русские части и силы, действующие здесь, в Сибири, и на другой территории. Я лично думаю, что она этого не может, и я имею сведения, что омское правительство относится вообще к этой затее отрицательно. Но Вологодский сам вошел в состав Директории и тем самым явился как бы в подчинении». Я говорю: «Какую власть при этих условиях вы считали бы наилучшею?» – «Я, – говорит он, – считаю, что в этом периоде и в этих условиях может, быть только военная диктатура». Я ответил: «Военная диктатура прежде всего предполагает армию, на которую опирается диктатор, и, следовательно, это может быть власть только того лица, в распоряжении которого находится армия. Но такого лица не существует, потому что даже нет общего командования. Для диктатуры нужно прежде всего крупное военное имя, которому бы армия верила, которое она знала бы, и только в таких условиях это возможно. Диктатура есть военное управление, и она базируется, в конце концов, всецело на вооруженной силе. А раз этой вооруженной силы нет пока, то как вы эту диктатуру создадите?». На это он мне отвечает: «Конечно, это – вопрос будущего времени, потому что сейчас все еще находится в периоде создания, развития. Но я лично считаю, что это – единственный выход, какой только может быть». На этом разговоре мы расстались. [148]

Алексеевский. Этот разговор был после свиданяя с Вологодским и после отъезда Вологодского из Владивостока?

Колчак. Сколько помнится, после.

Алексеевский. Когда Гайда заявил вам, что он имел разговор или делал предложение Вологодскому о назначении его общим главнокомандующим, было ли для вас тогда ясно положение Гайды в самой чешской армии? Был ли он признанным вождем всех чешских сил?

Колчак. Это не было ясно для меня. Я слышал фамилии Сырового, Чечека. Во Владивостоке Гайда имел, повидимому, настоящую армию; всех же войск, распределенных по всей территории Сибири до того, как были призваны военнопленные, было двадцать – двадцать пять тысяч, впоследствии они дошли до 40.000.

Алексеевский. Вы не знали, кто в служебном отношении у них выше – Сыровой или Гайда?

Колчак. Нет, я не знал. Они как бы самостоятельно действовали: Гайди – на востоке, а Сыровой – на западе, но Гайда ему не подчинялся.

Алексеевский. А подчинялся ли Чечек Гайде, ила нет?

Колчак. Я этого тоже не знаю.

Затем я узнал, что Семенов подчинился омскому правительству, что у него было свидание с Пепеляевым, который прибыл в Читу. Таким образом, впечатление у меня получилось такое, что дело все-таки сдвинулось с той мертвой точки, в которой оно было, что возникает какое-то сильное, объединенное правительство, которое будет в состоянии что-нибудь сделать.

Алексеевский. А участие чехов в русской политической вооруженной гражданской войне вы не считали интервенцией союзников?

Колчак. Нет, – я считал, что чехи стоят совершенно особо. Прежде всего для меня было совершенно ясно, что чехи были поставлены в необходимость этой борьбы, для того, чтобы выбраться из России. Я на чехов смотрел совершенно другими глазами, я их отделял от тех союзников, которые пришли извне.

Алексеевский. Но тогда для вас было ясно, что сами чехи, как вооруженная сила, находятся тоже в распоряжении союзников?

Колчак. Тогда это было не совсем ясно. Наоборот, – мне представлялось, что они действуют совершенно самостоятельно, но что союзники им помогают. По крайней мере, они официально [149] высказывали, что иитервенцию они делают для обеспечения прохода чехов, – это был официальный язык, которым они всегда говорили.

Алексеевский. А теперь для вас ясно, кем выступление чехов было спровоцировано? Союзниками или большевиками?

Колчак. Я не знаю. Мне представлялось всегда, что чешское восстание началось в Европейской России, когда они решили двигаться на Восток, чтобы уйти оттуда. Мне кажется, тут не было определенной провокации, – просто большевики начали их разоружать, это создало у них впечатление, что их не выпустят, и заставило их сплотиться и организоваться, – это был вопрос жизни или смерти для них{47}.

Алексеевский. Но впоследствии оказалось, что там был целый ряд агентов, aранцузских и английских, еще до того, как большевики приступили к разоружению.

Колчак. Я мало осведомлен об этом. Мне начал рассказывать обо всей этой истории Дитерихс{48}, который был начальником штаба у Сырового. Насколько я знаю об этом, с момента чешского движения это был вопрос жизни и смерти их. Они считали, что в России они бы погибли, потому что немцы хозяйничают в России, как они хотят. Они уходили уже на Запад, чтобы двинуться домой, но это было невозможно. Тогда они просились в Сибирь, для того, чтобы итти на Восток, не рассчитавши, что союзники не могли в то время дать им тоннажа. Ведь если бы союзники руководили ими, то как объяснять, что опи прошли всю Сибирь по магистрали?

Алексеевский. Есть сведения, что союзники решили захватить магистраль, и для этого нужно было дать чехам дойти до головного участка, чтобы иметь в своем распоряжении Владивосток и, обладая магистралью, осуществить свою мечту о создании уральского фронта. Есть мнение, что вовсе не сами чехи бросились на сибирскую магистраль, чтобы по ней уходить от большевиков, -нет, – они были направлены на эту магистраль.

Колчак. Откровенно вам скажу, – я не имею этих данных, и в наступлении чехов я не видел руководящей руки союзников. Для меня стала ясна роль союзников с чехами уже впоследствии.

Алексеевский. Этот разговор с Гайдой интересен в отношении выяснения вашей идеи, впоследствии целиком овладевшей вами, а вначале еще бывшей как будто под некоторыми сомнениями, – идеи единоличной власти. Когда Гайда развивал вам мысль, что только военная диктатура возможна, вы держались [150] того же мнения? После того, как вы познакомились с деятельностью земства, вы укрепились, и ваши колебания в отношения характера образования власти в направлении единоличной власти или в направлении ее коллегиальности определились к этому времени?