Елена Кочемировская - 10 гениев литературы

Поэзия была для Воронцова вздором. Ф. Вигель {48} привел в своих «Записках» разговор с ним: «Раз сказал он мне: «Вы, кажется, любите Пушкина; не можете ли вы склонить его заняться чем-нибудь путным под вашим руководством?» – «Помилуйте, такие люди умеют быть только что великими поэтами», – отвечал я. «Так на что же они годятся?» – сказал он». Воронцов упорно отказывался видеть в Пушкине кого-либо, кроме мелкого канцелярского чиновника и считал своим долгом следить за опальным поэтом и доносить о его поступках вышестоящему начальству.

Пушкин в ответ писал злые эпиграммы на Воронцова, оскорблял его в письмах к друзьям (в июле 1824 года Пушкин писал: «Воронцов – вандал, придворный хам и мелкий эгоист. Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое»). Сложные отношения вылились в конфликт, подогреваемый влюбленностью Пушкина и ревностью Воронцова. Формальным поводом стало неисполнение Пушкиным предписаний начальства.

Неурожай, засуха и саранча, поразившие Новороссийский край в 1823–1824 годах, заставили графа Воронцова возглавить борьбу с бедствием, и в числе чиновников, командированных «на саранчу», оказался Пушкин. Возможно, граф имел самые добрые намерения (генерал И. П. Липранди писал, что командировка якобы нужна была, чтобы «…иметь повод сделать о нем [Пушкине] представление к какой-либо награде»), но поэт, смотревший на свою службу как на простую формальность, на жалованье – как на «паек ссыльного», увидел в распоряжении графа желание его унизить. Он говорил друзьям о «кознях графа Воронцова из ревности; думал даже, что тут могли действовать некоторые смелые его бумаги по службе, эпиграммы на управление и неосторожные частые разговоры о религии» (И. Пущин). Или: «В этом предложении он [Пушкин] увидел злейшую иронию, принижение честолюбивого дворянства и вероятно паче всего одурачение Ловеласа, подготовившего свое торжество» (П. Вяземский).

Предписание, полученное Пушкиным от Воронцова, было таково:

№ 7976

22 мая 1824 г.

Одесса

Отделение 1-е

Состоящему в штате моем ведомства

Коллегии Иностранных дел Господину Коллежскому

Секретарю Пушкину

Желая удостовериться о количестве появившейся в Херсонской губернии саранчи равно и том, с каким успехом исполняются меры, преподанные мною к истреблению оной, я поручаю вам отправиться в уезды Херсонский, Елисаветградский и Александрийский. По прибытии в города Херсон, Елисаветград и Александрию явитесь в тамошние общие уездные Присутствия и потребуйте от них сведения: в каких местах саранча возродилась, в каком количестве, какие учинены распоряжения к истреблению оной и какие средства к тому употребляются. После сего имеете осмотреть важнейшие места, где саранча наиболее возродилась, и обозреть, с каким успехом действуют употребленные к истреблению оной средства и достаточны ли распоряжения, учиненные Уездными Присутствиями.

Обо всем что по сему вами найдено будет рекомендую донести мне.

Нов<ороссийский> Г<енерал->Г<убернатор> и П<олномочный> Н<аместник> Б<ессарабской> Области

<Подпись>

Пушкин выехал из Одессы 23 мая. 25 и 26 мая (день своего рождения) он провел в Сасовке Елизаветградского уезда у тамошнего предводителя дворянства и вернулся в Одессу 28 мая, пробыв в командировке 5 дней, хотя для выполнения поручения нужно было не менее месяца. Пушкин, по-видимому, даже не собирался следовать полученному предписанию. По возвращении он якобы представил Воронцову знаменитый стихотворный рапорт о саранче («Саранча летела, летела / И села. / Сидела, сидела, все съела /. И вновь улетела»). Реальность этого рапорта ничем не подтверждена, и, скорее всего, он является не более чем анекдотом. По словам очевидцев, поэт «явился к графу Воронцову в его кабинет. Разговор был самый лаконический; Пушкин отвечал на вопросы графа повторением последних слов его; например: „Ты сам саранчу видел?“ – „Видел“. – „Что ее много?“ – „Много“ и т. д.».

Последствиями командировки стал окончательный разрыв Пушкина с Воронцовым, прошение поэта об отставке (что в его положении опального чиновника могло быть истолковано как мятеж) и высылка его в село Михайловское Псковской губернии.

Еще в марте граф Воронцов писал графу Нессельроде[36], что Пушкина следовало бы перевести куда-нибудь в глубь России, где вдалеке от вредных влияний и лести могли бы развиться его счастливые способности и талант. В Одессе же много людей, которые кружат ему голову своим поклонением, а ведь он «слабый подражатель далеко не почтенного образца» (Байрона). Это послание не имело бы печальных последствий для Пушкина, если бы почти в то же время не вскрыли на почте письмо поэта в Москву, в котором он писал, что берет «уроки чистого атеизма… система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастию, более всего правдоподобная».

8 июля 1824 года Пушкин был высочайшим повелением уволен со службы, а 12 июля граф Нессельроде известил генерал-губернатора Эстляндского и Лифляндского, бывшего одновременно губернатором Псковской губернии, что местом ссылки Пушкина назначена Псковщина. 1 августа 1824 года поэт выехал из Одессы в сопровождении Никиты Козлова.

Одесский год был одним из тяжелейших для поэта, хотя в это время имя Пушкина стало известно всей читающей России. Кроме того, южная ссылка оказалась полезной и для его духовного развития: поэт выучил английский и итальянский, занимался испанским, положил начало своей, впоследствии огромной, библиотеке. Он не только читал все новости иностранной литературы, но стал первым знатоком русской словесности и задумал ряд статей о Ломоносове, Карамзине, Дмитриеве и Жуковском.

Под влиянием коммерческого духа Одессы и того обстоятельства, что публикация «Бахчисарайского фонтана» дала возможность выбраться из долгов, Пушкин пришел к убеждению, что литература может дать ему материальную независимость. Сначала он называл такой взгляд циничным, но позднее изменил свое мнение: «Я пишу под влиянием вдохновения, но раз стихи написаны, они для меня только товар».

Число лирических произведений, написанных Пушкиным в Одессе, невелико: он был поглощен работой над «Онегиным» и «Цыганами» (причем самые идиллические строфы создавались в наиболее драматичные моменты одесской жизни). «Онегина» автор называл романом в стихах «вроде Дон Жуана»; в нем он «забалтывается донельзя», «захлебывается желчью» и не надеется, что цензура пропустит роман, отчего и пишет «спустя рукава»; но постепенно увлекается работой и, окончив вторую главу, приходит к убеждению, что это будет лучшее его произведение. Уезжая из Одессы, он увозит с собою третью главу романа и неоконченных «Цыган».