Николай Карабчевский - Что глаза мои видели. Том 2. Революция и Россия

Уже в качестве министра юстиции он повинен в тяжком бездействии власти, когда тонеры большевизма еще сами давались ему в руки, как наемные агенты и ставленники воющей с нами Германии. Когда же, добравшись до главнокомандующего и председателя Временного Правительства, он помешал генералу Корнилову исполнить свой патриотический долг, с решительным ударом по анархии, он прочитал себе отходную.

Сейчас для России Керенский только зловещий призрак страдальческого горячечного бреда. Для будущего историка России яркая эмблема бессилия и растерянности в трагическую минуту ее ответственного исторического бытия.

Но один он этого еще до сих пор не понимает, и «с легкостью в мыслях» пытается еще что-то говорить вне России о России и от имени России.

Какою моральною тупостью нужно обладать, чтобы не понимать, что им навсегда утрачено на это право!

Бесформенные призраки больше не нужны России. Право отделаться от них навсегда, она купила слишком дорогою ценою. Чем энергичнее воскреснут ее силы для разумного государственного строительства, тем скорее имя Керенского будет предано забвению.

Для меня (да я думаю; и не для меня одного) остается еще только вопрос был ли Керенский только честолюбивым ничтожеством, голова которого пошла кругом от первых глотков власти, или он был похуже этого?

Как ни постыдно признаться в этом, но приходится признать, что разыгравшаяся не во время, антипатриотическая революция наша, явившаяся результатом многосторонних своекорыстных побуждений, к тому же и нечистоплотная.

И Керенский, в этом отношении стоит передо мною мучительной загадкой.

Думаю, однако, что в этом, по крайней мере, он чист. Деньги на революцию плыли не от одних противников и, во всяком случае, не к нему лично. «Собрать революционные силы», т. е. организовать планомерный подкуп или даже наладить интенсивную пропаганду среди темных элементов в войске Керенский едва ли бы мог уже в силу того, что его «политическая неблагонадежность» была слишком на виду, и его подпольная миссия была бы обнаружена. И революционировал он, главным образом, интеллигентные круги и Государственную Думу, слепую, но не продажную, и не был продажен сам.

Глава пятидесятая

Заканчивая эти беглые наброски «о революции и о России», не претендующие отнюдь на исчерпывающую законченность и не отличающееся, по понятным причинам, объективным спокойствием, мне хотелось бы установить лишь ту точку зрения, с которой прошедшие перед моими глазами события получили свое освещение.

Форма правления для меня была всегда, отчасти, безразлична. Я не видел и не вижу панацеи от всех зол ни в конституции, ни в республике.

Как никак, наше самодержавие, на протяжении веков, умудрилось каким-то чудом (раз форма общежития должна быть, пока что, государственная) иметь в своем распоряжении огромную территорию, могущую с лихвой обеспечить благосостояние всего русского народа.

Это — плюс!

Распределение этого богатства было неравномерно-уродливо, но, едва ли, более уродливо, чем в соответственные времена в других странах.

Освобождение крестьян от крепостной зависимости прошло мирно, и также мирно могло бы пройти и наделение крестьян дополнительно землею, и урегулирование (легче чем в других странах), на вполне справедливых основаниях, рабочего вопроса.

При истинном самодержавии, каким оно рисуется в моем идеале, это всего успешнее и безболезненнее могло бы, быть выполнено.

Само по себе самодержавие, как форма правления, не хуже и не лучше других громоздких и сложных государственных аппаратов, распложающих в виде тормозящей накипи, не мало неизменнейших явлений, в вид подкупа, случайного партийного засилия и того цеха политиканов, который вбирает в себя отнюдь не самых чистых и честных, а, по преимуществу, ловких и юрких честолюбцев.

«Всеобщая, тайная, равная», при низком уровне народного развития, ни мало не обеспечивает ни хорошего правления, ни мирно-поступательного развития страны.

Но, само собою, разумеется, что монархический образ правления, чтобы приблизиться к своему идеалу, требует гигантских, почти сверхчеловеческих, сил от правителя.

А гиганты, а тем паче сверхчеловеки, весьма редки.

Это огромный минус монархизма.

В России (как это было достигнуто — безразлично) очень, очень долгое и еще в недавнее, сравнительно, время в глазах народа царь был именно олицетворением такого сверхчеловека.

Он мог многое, он мог все.

Втихомолку царей (Петра III, Павла I, Александра II), убивали, вступал на престол новый, но народ оставался чужд преступному посягательству, оно не исходило от народа, царь в глазах народа оставался священным и неприкосновенным.

Этого не только не учла распложавшаяся именно под сенью монархизма, и достигавшая, за счет народа, всех жизненных вершин, интеллигенция, но, из поколения в поколение, легкомысленно вбивала себе в голову, что царь для народа уже ничто, а она истинная государственная сила, и что стоить лишь убрать царя, как наступит благоденствие для народа, а для нее слава спасения отечества.

Царей, благодаря беспрерывным бунтарским покушениям и травлям, озлобившихся, отупевших, оторвавшихся от общения с народом, изверившихся в целесообразность поступательных реформ, загнали в их мрачные берлоги обскурантизма, где им не оставалось больше ни о чем помышлять, как только о самосохранении до следующего дня.

К великому горю России среди них не нашлось ни одного, героически скроенного типа, который пошел бы сам властно к народу, минуя, честолюбиво злопыхавшую на всякую власть, интеллигенцию, в тайной жажде присвоения власти себе.

Власти не нравственного авторитета, которая одна ей должна быть присуща, а реальной власти, с военным караулом для своей охраны, со всею помпою и атрибутами царственного величия.

Вслед за февральской революцией, противно было глядеть, как все бывшие «революционеры» стремительно, тотчас же расселись по придворным экипажам и автомобилям, как они жадно устремились ко всевозможным экстренным ассигновкам им государственной казны.

Ни тени величия и простоты самопожертвования, которые одни, в глазах народа, могли бы найти отклик и оправдания за свершенное.

Вся эта партийная клика, уже с места, производила впечатление группы авантюристов, забравшихся в Зимний дворец, чтобы поделить ризы царевы.

Немудрено, что престиж их, даже внешне, также быстро пал как, по недоразумению, возник, и достаточно было «вражеско-большевистского» щелчка, чтобы все их величие низвергнулось в пропасть анархии.