Семен Букчин - Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

— Валюн, нельзя так говорить о фельетонистах „Русского слова“!»[247]

Способность дорошевичевской «короткой строки» монтировать образ привлекала внимание кинорежиссера С. М. Эйзенштейна[248].

Впрочем, в те же 1920-е годы «Серапионовы братья» считали, что «чистая публицистика», где «отрывочность возведена в принцип», вредит творчеству Пильняка. На это указывал Михаил Слонимский в письме к Горькому[249]. Примерно с тех же позиций и в ту же пору пересмотрела свою увлеченность стилем Дорошевича Н. А. Тэффи. В письме 1924 года к В. Н. Буниной, восторгаясь «длинной, многоволновой» фразой в рассказе Бунина «Роза Иерихона», она сокрушается, что «у нас всех, воспитанных на Дорошевичах и газетной муштре, — короткая, обрывочная, песий лай»[250]. Признания эти по-своему подтверждают наблюдение Амфитеатрова о глубоко индивидуальной манере автора «короткой строки», которой невозможно, во всяком случае достаточно затруднительно, подражать. И, конечно же, «короткая строка» мало пригодна для художественной прозы. Поэтому и сам автор почти не использовал ее в своих рассказах и повестях.

Но вернемся в первую половину 1890-х годов, когда Дорошевич только нащупывал свою тропу фельетониста. Тогда его «короткая строка» хотя и проявила себя на страницах «Новостей дня» и «Московского листка», но еще, так сказать, не возобладала. В этот период Дорошевич еще пользуется двумя стилевыми методами — традиционным и экспрессией «короткой строки». Последняя обрела «полное верховенство» уже в период его работы в Одессе. Это уловила, пускай и в частном порядке, профессиональная критика. 1 сентября 1895 года П. П. Перцов писал А. Г. Горнфельду: «Если я пишу коротенькими строчками, то это потому, что начитался Дорошевича» (в «Одесском листке»)[251].

А пока Влас решает задачу, как сделать газетное чтение не только необременительным, но и занимательным. Вот как, к примеру, блестяще была решена в тех же «Новостях дня» такая изначально скучная тема как смета городских доходов и расходов. Дорошевич приглашает читателя проследить «путешествие обывательского рубля», т. е. тех денег, которые взимаются у москвичей в виде налога на городские нужды.

«Вы платите городу <…>

Если вы интересуетесь, куда эти деньги деваются, — просмотрите роспись городских расходов за полгода. Прежде всего вас поразит там весьма крупная цифра, которая тратится на содержание самого городского самоуправления. Вы, несомненно, воскликнете: „Какое богатое содержание!“ и „Как дорога нам эта управа!“ Затем вас поразит крупная цифра — „на особые предприятия города“.

Не мешало бы выражаться пояснее и прямо сказать, сколько стоит в год водопровод, которого мы не имеем, городские ряды, о которых мы мечтаем, и премии за проекты памятников, которые не утверждены.

Путешествие обывательского рубля в городской управе — путешествие очень интересное. Во-первых, при самой встрече от него отстригают гривенничек для содержания городского самоуправления. Затем еще гривенник на пресловутые „особые предприятия“. Еще гривенник на улучшение мостовых. Больницы берут из злосчастного рубля 14 копеек — больше всего. Нельзя сказать, чтобы Москва была городом здоровым! Полиция берет также порядком — 12 коп. 3 коп. идут на мировых судей, и на копейку содержатся знаменитые „Титы“… 8 копеек из каждого рубля идет на проценты по городским долгам! Ого! Они, очевидно, растут, делаются большими и умными. Восемь копеек стоит и содержание пожарных. Москва — город легковоспламеняющийся <…> Освещение стоит дешево: оно отнимает от рубля только 4 коп. Вероятно, потому, что освещение в Москве в ходу больше бесплатное: при помощи луны. Четыре же копейки тратятся на всю „санитарию с гиеной“, как говорит несравненный г. Жадаев. Другими словами, „на оздоровление города“. Народное образование очень скромно и требует только 2 коп.».

И вот получается, что, «согласно этому перечню, Москву можно рекомендовать так:

— Город старый, брюнет (освещения мало), кашляет, в бане давно не был, читает по складам, легковоспламеняющийся, кому только не должен, очень скуп на благотворительность и крайне щедр к своей управе»[252].

Этот критический портрет не отменяет любви Дорошевича к родному городу. Он любил и знал Москву, истинный гимн которой сложил в 1906 году в «поэме», посвященной «человеку-легенде», «магу и волшебнику» старой столицы, знаменитому антрепренеру и режиссеру, устроителю блестящей оперетки и постановщику фантастических феерий Михаилу Лентовскому. Конечно же, это романтизация Москвы 70-х — начала 80-х годов с ее либеральной профессурой и Московским университетом, с ее студентами, бесшабашно кутящими в Татьянин день, с ее купцами-филантропами, знаменитыми писателями и журналистами, артистами и адвокатами… «Та Москва», барственная, но и хлебосольная, по-своему демократичная, человечески теплая, Москва, где патриархально царил «правитель добрый», генерал-губернатор князь Владимир Андреевич Долгоруков, противопоставлялась холодному и бездушному городу капиталистических и бюрократических порядков, пришедших в 90-е годы, воплощением которых в той же «поэме» стал «герой Ходынки» полицмейстер Власовский, ставленник сменившего Долгорукова на генерал-губернаторском посту потомка Рюриковичей великого князя Сергея Александровича.

Как автор рубрики «За день», которую он еще в дебютной публикации снабдил характерным подзаголовком «Маленькая хроника городской жизни», Дорошевич постоянно дает почувствовать читателю, что он на его стороне, защищает его интересы, идет ли речь о железнодорожных компаниях, имеющих «удивительную страсть к сокращению штатов» и повышению и без того «феерических содержаний директоров» (это отклик на катастрофу на Николаевской дороге)[253], или о «сибирском бале», на котором «богатые сибиряки будут танцевать в пользу бедных сибиряков, учащихся в Москве»[254]. Традиционной для русской общественной мысли идеологизацией газетного дела проникнуто признание Александра Кугеля: «Ум, дарование и темперамент молодого поколения литераторов, попавших в газеты, уходили на бойкое, но, по существу, безличное „ничто“»[255]. Кугель словно забывает, что и он сам и многие коллеги, начинавшие репортерами, стали впоследствии видными публицистами, театральными и литературными критиками, известными журналистами. Дорошевич прекрасно обрисовал внутреннее состояние молодого репортера, отправляющегося в «информационный поход» и сознающего меру своей ответственности в этом важном деле: «С записной книжкой и карандашом в кармане вы выходите на улицу (в первый раз в жизни) „собрать сведения для газеты“.