Лев Копелев - Мы жили в Москве

Он получает много писем от молодых людей, у которых жены или мужья в ГДР. Каждый раз он по этому поводу пишет правительству ГДР и советскому послу Царапкину.

Рассказывает о деятельности групп «Эмнести Интернейшенел».[23]

Спрашивает, есть ли талантливые двадцатилетние литераторы. Никто из нас не знает. В. говорит: «Сейчас таланты уходят в другие области». Генрих: «У нас, пожалуй, то же самое».

28 марта. В мастерской Биргера. Аннемари и Генрих радуются новым картинам. Особенно понравилась серо-голубая «Дон Кихот и Санчо Панса».

Приходят Б. Балтер и В. Войнович с женой, и снова напряженно-вежливый спор о «наших» и «ваших» бедах. Бёлли очень печальны.

На обратном пути: «Я наконец прочитал роман «Доктор Живаго». Мне не понравилась эта книга».

Лев: «А В., который тебе так нравится, считает ее вершиной нашей литературы. Надо бы вам поспорить». — «Зачем же спорить? Каждый воспринимает по-своему. Зачем одному пытаться переубедить другого? Не хочу и думаю, что невозможно убедить другого человека воспринимать роман так, как воспринимаю я».

20 марта. У Евгения Евтушенко. Вознесенский, Аксенов, Ахмадулина, Окуджава, Евгения Гинзбург и мы со Львом. Аннемари осталась в гостинице, болит голова.

Генрих: «Поймите, за приезд сюда, за встречи с друзьями я вынужден платить, вынужден встречаться с функционерами».

— Кто, по-вашему, лучшие советские прозаики?

Евтушенко: «Платонов… — Потом добавляет. — Зощенко, Булгаков, Бабель, Домбровский».

Белла: «Только Платонов».

Аксенов: «Проза Мандельштама».

Лев произносит тост: «Двести лет тому назад энциклопедисты верили, что если все станут грамотными, если будут хорошие дороги, по которым будут ходить удобные омнибусы, человечество будет счастливо. Сто лет назад наши основоположники верили, что если отменить частную собственность, то при паре, электричестве, железных дорогах не будет войн и все будут счастливы.

А сейчас мы знаем, что и завоевание космоса, и телевидение не устраняют войн и не приносят счастья.

Но и двести и сто лет назад существовали иррациональные ценности, их воплощает ваше ремесло, их воплощает творчество Генриха Бёлля».

Когда мы уже уходили, Белла Ахмадулина шепнула: «Скажите ему, чтобы он за нас молился».

Странно — за столом сидели люди с всемирной славой: Бёлль, Евгения Семеновна, Аксенов, Евтушенко, Вознесенский, Окуджава…

Поэты начали читать свои стихи, Лев переводил для Генриха. Когда дошла очередь до хозяина дома, гости заторопились уходить.

…Еще недавно они были друзьями, а сейчас их отношения далеки от строки из песни Окуджавы, посвященной Ф. Светову:

Возьмемся за руки, друзья,Чтоб не пропасть поодиночке…

Они не держатся за руки. Они становятся друг другу все более чужими…

Из дневников Л.

Март, 1971 год. Опять письмо от Ш. из «Фройндшафт».[24] Они хотят что-нибудь о Бёлле. И как раз вчера получили его неопубликованные стихи. «Кельнский самиздат»! Впервые читаю Бёлля-поэта. Перевожу Р. и друзьям. Поэзия, пробивающаяся сквозь косноязычный перевод. Срочно спрашиваю разрешения опубликовать. И помощи в комментариях. (Кто такой Гереон? В Москве никто из германистов не знает.)

Письмо от Г. Б. Разрешает публиковать стихи. А Гереон, оказывается, популярный кельнский святой мученик, римский офицер-христианин, погиб вместе со своими легионерами, не отступаясь от веры…

Все-таки знаменательно — стихи Бёлля будут впервые напечатаны по-немецки в… Казахстане, в городе Целинограде. Тоже ирония истории!

7 октября. Пришел без предупреждения С., он теперь ведает поэзией в «Новом мире». Жовиальничает и мнется, мол, как живете, почему не показываетесь, хотя до сих пор мы только здоровались.

Спрашиваю прямо, в чем дело. «Хотим напечатать что-нибудь ваше про Бёлля. Он ведь, кажется, приехать должен? И ему, и вам, и нам будет приятно». Так, все ясно. Показываю номер «Фройндшафт»: «Могу для вас перевести и сделать врезку». Полный восторг! «Давайте, давайте скорее. К первому номеру».

Вокруг А. Солженицына ситуация становилась все более сложной. С одной стороны, ширилась мировая слава, в 1970 году он был награжден Нобелевской премией. С другой стороны — нападки в советской прессе на него усиливались.

Бёлль — неустанно, при всех обстоятельствах — защищал Солженицына. Оба непременно хотели встретиться.

Из дневников Р.

15 февраля 1972 г. Прилетели Бёлли. В аэропорту увидели их сначала издали, в очереди к паспортному контролю. Движутся медленно, пропускают, как сквозь шлюзы. Он выглядит измученным. И раньше я знала от Льва о травле: шпрингеровские газеты обвиняли Бёлля в том, что он вдохновляет террористов и даже помогает им. Неужели этому верят, могут верить?

Как ему это должно быть мучительно. Нет, не предназначен он для политической деятельности — ни в каком обществе, ни в какой форме.

Едем в гостиницу. Опять «Будапешт». Аннемари рассказывает: с осени они побывали в Югославии, в Венгрии, в Ирландии, в США, в Англии, в Швеции…

17 февраля. В мастерской Биргера. Генрих опять говорил, что у Б. на этих картинах свет — не предмет изображения, а материал, средство художника.

Рассказывает о поездке в США: «В этой стране трудно жить слабым людям, очень трудно». Во всем, что говорит, — неприязнь к богатым, к благополучным, к пресыщенным.

Генрих рассказывает: «Стеженский меня почти истерически упрекал, что я хожу «не к тем людям». Я рассердился: «Не учи, буду ходить к тем, к кому хочу. Если помешаете, устрою большой скандал»».

В СП все эти дни паническая суета — как предотвратить встречу Бёлля с Солженицыным? В. Стеженский заходил ежедневно, а три года не бывал. Спрашивал каждый раз: «Генрих не у вас?» Я разозлилась: «Поищи под столом или под кроватями». Прибегала вибрирующая Н.: «Они не должны встречаться. Неужели вы не понимаете, что это повредит всем. После этого у нас запретят книги Бёлля». Заходил Костя, ему везде мерещатся филеры — у нашего подъезда, на противоположном тротуаре. И машины, паркующиеся против наших окон.

18 февраля. А. и Г. приехали к нам из редакции «Иностранной литературы» обедать. Они довольны, что у нас никакой торжественности, что мы их не «принимаем», а просто вместе обедаем. Потом Генрих с Л. пошли серьезно, без помех разговаривать в парк.

Вечером собралось почти тридцать человек. И возникло подобие пресс-конференции. Его посадили за стол, остальные разместились на стульях, на диване, на полу. И опять вопросы превращаются в споры. Некоторые очень страстно, напористо наседают на него: почему на Западе бунтуют молодые? Ведь у них там есть свобода слова, свобода печати, свобода собраний; чего им еще недостает?