Юрий Сушко - Дети Есенина. А разве они были?

В конце концов он решился: «Слишком уж подпирало, становилось невмоготу». Есенин-Вольпин был поэт. Свобода ему снилась…

Он нанес визит в ОВИР и подал соответствующие документы. Правда, при заполнении анкеты на вопрос «По какой причине вы решили выехать в Государство Израиль?», конечно, не сдержался, съехидничал и написал: «В связи с представившейся возможностью выехать из Советского Союза». Ему предельно вежливо и аккуратно попытались объяснить, что так писать не следует. На что Есенин-Вольпин высокомерно заявил: «Нет, врать я не буду».

– Но я не могу принять у вас анкету с таким ответом, – уже взмолилась сотрудница ОВИРа.

– А я в таком случае никуда не еду, – не моргнув глазом ответил жестокосердный Алик. И ушел.

Вот такого поворота никто не ожидал. Это было немыслимо. Но в том-то и дело, что он не желал укладываться ни в какие общепринятые рамки. Да и власти к тому времени уже просто жаждали его скорейшего отъезда. Может быть, даже больше, чем он сам. На том и сошлись: дескать, отвечай, как хочешь, только изыди побыстрее!..

Вика по-прежнему оформлять выезд наотрез отказывалась. На нее даже не действовали зловещие «конторские» шуточки: «Не поедете на Ближний Восток – отправим на Дальний». Даже несмотря на то, что эти слова по определению никакой иронии не содержали.

Ровно через десять дет после свадьбы – 17 февраля 1972 года – Вика и Алек развелись. «Я объяснила свекрови, – говорила Вика, – почему, любя мужа, не последую за ним. Я вне русского языка жить не смогу». – «Понимаю», – кивнула она. «Но Алек – это моя биография, моя жизнь». – «Моя тоже», – ответила Надежда Давидовна.

«В десять лет нашей совместной жизни уместились бесконечные обыски, передачи в тюрьмы, эмиграция друзей, два срока Алека в психушке, зарождение правозащитного движения в стране… Не являясь по сути таким уж идейным борцом – ну, не Елена я Боннэр, не сахаровская жена-декабристка, я просто как могла пыталась помочь своему мужу…

Когда после развода я спросила у Надежды Давидовны, как же быть с фамилией, она сказала: «Ты же бóльший вольпиненок, нежели кто-либо другой». Вторую часть фамилии – Есенин – я никогда не помыслила бы носить. Считаю это невозможным».

30 мая 1972 года на Белорусском вокзале провожало Александра Сергеевича в бессрочное путешествие на Запад много народа. Примерно как тогда, на Пушкинской, заметил кто-то. «Я пришел задолго до отхода поезда, – вспоминал верный друг Виктор Финн, – мы вдвоем ходили по платформе, и он говорил, что если власти готовы вести диалог с правозащитным движением, то от этого диалога не следует отказываться. Но психологическая, а следовательно, политическая ситуация в СССР изменится, когда с общественной сцены сойдет поколение, воспитанное в сталинское время. Перед отходом поезда на перроне собрались Андрей Дмитриевич Сахаров, Петр Якир и много других, с которыми Александр Сергеевич был связан по правозащитному движению. Уже из вагона, помахав провожающим рукой, он произнес прощальные слова: «Боритесь не только за право отъезда из СССР, но и за право возвращения!»

Оказавшись в Европе, он некоторое время колесил по странам Старого Света, приглядывался. Его активно приглашали к сотрудничеству на радио «Свобода», в парижскую газету «Русская мысль». Правда, тон в «русской» Европе задавала вымирающая к тому времени, но все еще активная «белогвардейская» эмиграция. Он понял, что и без него на Западе более чем достаточно профессиональных борцов с коммунистической системой. Кроме того, его бунтующей душе претило, что некоторые лидеры эмиграции прямо заявляли: мы приветствуем всех живущих здесь русских, реакционно (pardon, консервативно!) направленных. Да разве общественная позиция не должна быть либеральной, открытой для любых точек зрения?.. «Мне важна была свобода – свобода выбора места жительства, свобода выезда и передвижения. И свобода возвращения, конечно. Но более всего – свобода мысли, – не отступал он от своих принципов. – Я не идеализирую Запад, у него свои очень серьезные проблемы, но там более давние и глубокие традиции демократии, там более развиты и укоренены юридические понятия. Даже на бытовом уровне».

Но даже на этом цивилизованном Западе он не оставался в стороне от проблем совершенствования правовых отношений. Будучи в Швейцарии, Вольпин обнаружил казус, который приключился с его учеником, логиком и скульптором-модернистом Кристером Хенниксом. Его работа застряла в Королевском музее в Стокгольме, а автор, естественно, хотел вернуть ее себе. Назревало судебное разбирательство. При этом выяснилось, что автор не вправе судиться с Королевским музеем – принадлежностью Короны! Приехав в Лондон, Вольпин опубликовал в журнале «Индекс» свои замечания к шведскому закону, запрещающему судиться с госучреждениями: «Эти учреждения подсудны, но – своим судам. Какая-то спецпрокуратура и какой-то спецсуд. Обращаться туда практически бесполезно». Спорным вопросом занялся шведский парламент. В ходе дебатов была оглашена и вольпинская статья, опубликованная в «Индексе». Дело решилось не вдруг, но ведь решилось – и омертвелый закон был отменен.

Однако полностью Александр Сергеевич сосредоточился все-таки на научной деятельности в области математики. Хотя на досуге по-прежнему участвовал в некоторых радиопередачах и диспутах. «Для эмигрантов, для тех, кто связан с русской культурой, – объяснял он, – я – сын Есенина, потому что им надо прочесть лекцию, и не одну, чтобы объяснить, чем я занимаюсь. Ну, а для большинства моих западных коллег я, вероятно, лицо, которое, к сожалению, родилось, а теперь вот возись с ним… Может быть, он даже сумасшедший. Дело в том, что в области основания математики я сделал то, что раньше считалось невозможным, – как автор теоремы в области диадических пространств, получившей мое имя…»

Позже Есенина-Вольпина пригласили на работу в университет американского города Баффало, затем в Бостон, где он оставил постылое преподавание и возню со студентами, занявшись исключительно исследовательскими изысканиями. Как специалист в области математической логики, он создал совместно с учениками программу пересмотра постулатов, лежащих в основе математики. Среди бесспорных его достижений – опровержение теоремы Курта Геделя: формула, считавшаяся недоказуемой, доказуема.

«Я уехал в США и застрял там навсегда, – говорил он. – Втянулся в американскую жизнь, стал американским гражданином… Отец писал, что это страна нефти – сплошное Баку. Но тут я с ним не согласен. Америка, Соединенные Штаты – это далеко не сплошное Баку. Это у них мозги, может быть, нефтью пропитаны, а города – нет, города нормальные, в них можно жить по-человечески – зеленые, цветные. Конечно, не среди небоскребов… Со словами отца: «Я очень не люблю Америки. Америка – это тот смрад, где пропадает не только искусство, но и вообще лучшие порывы человечества…» – не согласен. Тут нельзя сравнивать… Он не собирался оставаться. У меня выбора не было. Я, может, планеты сменил бы…»