Жорж Садуль - Жизнь Чарли

В 1920 году Эли Фор, известный французский искусствовед, не пожалел красок, доказывая в одной из своих статей, что Чарли стяжал не меньшую славу, чем Шекспир.

В 1952 году персонаж Чарли уже исчез с экрана, да и Эли Фора уже не было в живых, однако «Огни рампы» блистательно подтверждали этот взгляд, высказанный тридцать лет тому назад. Конечно, и сравнение Чаплина с Мольером, высказанное в те же годы Луи Деллюком, сохранило свою силу. Вполне правомерно сопоставить последний фильм Чаплина хотя бы с комедией «Урок женам», переделанной в трагедию. И все же блистательная, исполненная глубокой мудрости картина «Огни рампы» ближе всего была к шекспировской драматургии.

В картине даны два образа: старика, «конченого человека», и девушки, красоту, талант, любовь и славу которой он бережно лелеет, — две судьбы, как бы оторванные от всего мира. Война почти не отражена в картине. Начало первой мировой войны совпадает с тем периодом, когда Терри живет у Кальперо, но война не показана ни одним штрихом. Однако фильм верен духу своего времени: одежда, балетные постановки, номера мюзик-холла и даже интрига выдержаны в стиле той эпохи, когда Чаплину было двадцать лет. Правдиво воплощая черты определенной эпохи, Чаплин снова поднялся в своем творчестве к бессмертным высотам.

Многие из критиков нашли действие «Огней рампы» мелодраматичным. Они, очевидно, имели в виду интригу. Однако при таком упрощении придется признать «мелодраматичной» и развязку «Ромео и Джульетты» (переходя от Чаплина к Шекспиру), и сюжет «Малыша» — судьбу подкидыша, долгие годы не знавшего своей матери…

Такая оценка говорила о том, что критики, сбитые с толку многочисленными перевоплощениями гениального актера, кое-чего не поняли и не разглядели лица Чаплина, потому что не увидели Чарли. Здесь он представал самим собой, «в своей извечной сущности».

Многие черты роднят пьяницу Кальверо, героя интриги в стиле эдуардовской эпохи[53], с отцом самого Чаплина, который, будучи не в силах вырваться из порочного круга безработицы и запойного пьянства, трагически погиб. Имеются в фильме и отголоски личной жизни Чаплина: у Кальверо, который под звуки рыдающей шарманки бродит в 1914 году по Лондону, есть отдаленное сходство с тем Чарли Чаплином, который исполнял роль пьяницы-джентльмена в пантомиме «Ночь в английском клубе», шедшей в английских мюзик-холлах за год до событий, разыгравшихся в картине.

Итак, Кальверо в возрасте его автора (ему шестьдесят три года), и он тоже великий комический актер, потерявший дар смешить публику: «Когда мы стареем, мы проникаемся уважением к человеческому достоинству, и это мешает нам передразнивать людей», — вот смысл одной из реплик фильма.

В судьбе Кальверо есть что-то общее с судьбой его автора: артист, изведавший в свое время шумную славу, забыт, а когда он выступает изредка в небольших мюзик-холлах, над ним глумятся, как над Чаплином в Соединенных Штатах.

Можно уподобить величавую фигуру Кальверо тем средневековым изваяниям, которые назывались Ecce Homo — Се Человек. Пусть его оскорбляют, высмеивают, унижают, избивают, топчут, пусть лицо его в слезах, крови и плевках, но его мужество и достоинство торжествуют над глумлением.

Среди десятка потрясающих кадров картины самый потрясающий, быть может, тот, который показывает нам Кальверо, просящим подаяние. Артист на самом дне нищеты. Бредя по улицам — этой «сцене вселенной», он играет на скрипке. Его видят в барах, где он, одетый менестрелем, протягивает шапку в надежде получить хоть пенни. Образ героя, не сломленного бедой и продолжающего улыбаться, во многом напоминает самого Чаплина, каким он был в сентябре 1952 года. Присмотритесь к этому нищему, выпрашивающему на старости лет горький хлеб, и вы увидите, что он полностью сохранил свое человеческое достоинство на последней черте унижения.

Однако «Огни рампы» нельзя отнести к «черной» драматургии. Кальверо потерял все: молодость, здоровье, славу и даже дарование; он знает, что его ждет только смерть в нищете и унижении. Но никогда еще он не питал такой веры, такой светлой веры в жизнь и людей. Смерть одного человека — ничто, раз человечество продолжает жить.

В день их первой встречи он сказал Терри:

«Звезды незыблемо прикреплены каждая к своей оси. А солнце, извергающее пламя на расстоянии 500 тысяч километров, это чудовище, разбрасывающее во все стороны свои природные богатства, — способно ли оно мыслить? Нет! Тогда как вы, вы одарены разумом. Потребовались миллиарды лет для эволюции человеческого сознания, а вы, вы хотели уничтожить его…»

Эпиграфом к «Огням рампы» можно было бы предпослать два знаменитых изречения: «Человек — это звучит гордо!» Горького и «Смерть для жизни новой!» Гете — изречение, являющееся ключом к пониманию «Фауста». И разве не говорит Кальверо Терри, когда она разыскала его, познавшего полную меру страдания — и старость, и нищету, и одиночество: «В мире ничто не уничтожается, все только меняет облик».

Чаплина, сумевшего подняться над личной трагедией и показать в своем фильме торжество человеческой воли над судьбой, над невзгодами и горестями старости, можно сравнить с величайшими литературными гениями — Гете, Горьким, Мольером и Шекспиром. Красочный язык диалогов, выразительные детали постановки давали возможность актерам создать многосторонние, богатые оттенками сценические образы. Эта особенность и роднит картину с шекспировскими трагедиями. Только при поверхностном взгляде можно считать «Огни рампы» чисто психологической драмой двух персонажей, утверждать, что замысел ее был внушен автору чудовищным гонением, которому подвергся в США он сам за свою творческую деятельность.

Сцены с одушевленными розами и японскими кустиками, последняя реплика: «Я умираю, но я умирал уже не раз», так же как и остроты, характерные для 1900 года, в «песенке сардинки», дают, например, основание предположить, что в картине получила развитие теория нового пантеизма, переселения душ в цветы или камни; можно задать себе вопрос: не понимает ли Чаплин изречение «Смерть для жизни новой» как метампсихоз согласно учению буддистов?

Но хотя в фильме и говорится о некой «вселенской душе», о сардинках в океане, все же заканчивается он провозглашением величия человека. Душа Кальверо, боровшегося и сохранившего человеческое достоинство, не перевоплощается таинственным образом в дерево или в камень, но продолжает жить в другом человеке, дарованию которого он не дал угаснуть, в балерине, олицетворяющей собой «живое пляшущее завтра».

Слова Чаплина, с которыми он обратился к парижанам по приезде: «Мое будущее в ваших руках», — отнюдь не были фразой, вызванной лишь случайными обстоятельствами. Кальверо уходит из жизни, сохраняя скромность и благородство. Частица его таланта продолжает жить не в ученике, не в подражателе, не в другом клоуне, а в балерине, искусство которой во многом чуждо искусству бродячего комедианта…,