Вячеслав Козляков - Лжедмитрий I

В дни перед интронизацией патриарха Игнатия в конце июня 1605 года в Москве происходили очень важные события, имевшие отдаленные последствия для всего царствования Дмитрия Ивановича. Их героем суждено было стать одному из первейших бояр, князю Василию Ивановичу Шуйскому. Больше всего в Москве ждали подтверждений истинности царевича Дмитрия именно от Василия Шуйского. Он уже неоднократно свидетельствовал о смерти царевича, начиная с того самого мая 1591 года, когда в Угличе случилось непоправимое несчастье. Шуйский помогал разоблачать расстригу Григория Отрепьева при царе Борисе Годунове, и в столице не должны были забыть его речи, обращенные по этому поводу к народу.

При въезде царя Дмитрия Ивановича в Москву все, конечно, смотрели на будущего самодержца. Были и те, кто узнавал бывшего чернеца Григория Отрепьева, но они, по словам летописца, «не можаху что соделати кроме рыдания и слез». История сохранила имена других людей — тех, кто не слезами, а речами обличения встретил самозванца. О них написал Авраамий Палицын в «Сказании»: «Мученицы же новии явльшеся тогда дворянин Петр Тургенев, да Федор Колачник: без боязни бо того обличивше, им же по многих муках главы отсекоша среди царьствующего града Москвы»8. Однако москвичи, предвкушая радость новых коронационных торжеств, не восприняли предупреждений этих несчастных, «ни во что же вмениша» их казни.

Не менее, чем на царя, люди смотрели на его ближайших бояр, пытаясь понять, действительно ли у них на глазах происходит чудо возвращения «прирожденного» царевича. Самозванец придумал тонкий ход, чтобы обезопасить себя от их возможной нелояльности. Когда он въезжал в Москву, то посадил к себе в карету главу Боярской думы боярина князя Федора Ивановича Мстиславского и боярина князя Василия Ивановича Шуйского. Так, окруженный первейшими князьями крови, оказывая им почет своим приглашением, он одновременно держал под присмотром бывших главных воевод воевавшей против него рати Бориса Годунова.

Встреча царя Дмитрия Ивановича не могла быть свободной от слухов, и лучше всего их могли подтвердить или опровергнуть царевы бояре. Жертвой одного из таких откровенных разговоров, подслушанных соглядатаем, стал боярин Василий Шуйский. Царю Дмитрию Ивановичу быстро пришлось столкнуться с тем, что за видимостью покорности может скрываться измена. Слишком уж неприятным, видимо, было раболепие, с которым встречали «истинное солнышко наше», настоящего царевича, поэтому кому-то из тех, кто подходил с поздравлениями к Шуйскому (говорят, что это был известный зодчий и строитель Смоленской крепости Федор Конь), боярин якобы высказал то, что думал на самом деле: «Черт это, а не настоящий царевич; вы сами знаете, что настоящего царевича Борис Годунов приказал убить. Не царевич это, но расстрига и изменник наш».

Конечно, слова эти прошли через многократную передачу и не могут быть восприняты как протокольная запись сказанного боярином на самом деле. Однако можно обратить внимание на совпадение акцентов в разговоре Шуйского со своим торговым агентом и речами несчастного Федора Калачника, кричавшего собравшейся на казнь толпе: «Се прияли образ антихристов, и поклонистеся посланному от сатаны».

Итак, пришествие «царевича» из ниоткуда явно смущало жителей Москвы, и боярин князь Василий Иванович Шуйский имел неосторожность подтвердить их опасения.

В самые первые дни царь Дмитрий Иванович еще стремился продемонстрировать, что никому не будет мстить за прежние службы Борису Годунову. В «деле Шуйского» в любом случае это выглядело бы как месть. Поэтому царю Дмитрию было выгоднее добиться лояльности князей Шуйских, в то время как другие бояре были не прочь устранить своих вечных конкурентов руками самозванца. Для решения участи Шуйского было созвано подобие земского собора. Во всяком случае, делу не побоялись придать широкую огласку и именно совместному заседанию освященного собора и Боярской думы предложили решить участь братьев князей Шуйских9. Князя Василия Ивановича даже не арестовывали. Он вместе с другими членами Думы приехал в Кремль, не зная, что будет решаться его судьба и что он будет так близок к смерти.

Царь Дмитрий держал на соборе речь как продолжатель «лествицы» князей Московского царствующего дома. Он обвинил весь род Шуйских в том, что «эта семья всегда была изменническою». Дмитрий переходил в наступление и осуждал желание самих Шуйских искать царства («задумали идти путем изменника нашего Бориса»). О самом главном вопросе — своей «прирожденности» — царь говорил вскользь, приводя дополнительные доказательства измены всех трех старших князей — Василия, Дмитрия и Ивана Ивановичей Шуйских: «Не меньшая вина, что меня, вашего прирожденного государя, изменником и неправым наследником (царевичем) вашим представлял Василий перед теми, которых следует понимать такими же изменниками, как он сам; но еще в пути, едучи сюда, после только что принесенной присяги в верности и повиновении, они все трое подстерегали, как бы нас, заставши врасплох, в покое убить, на что имеются несомненные доводы. Почему, хотя и в мощи нашей есть, но мы не желаем быть судьей в собственном деле, требуем от вас и желаем слышать ваше мнение, как таким людям следует заплатить».

В соборном определении по делу князя Шуйского говорилось об умысле на убийство царя Дмитрия Ивановича. Это подтверждается ходившими по Москве слухами о порохе, подложенном в кремлевских покоях. Пример Шуйских должен был показать, как новый царь собирался расправляться с изменниками. Изначально был выбран не обычный для московских царей путь казни по одному царскому слову, а нечто другое — совместное решение бояр, которым была доверена судьба рода Шуйских. И боярин князь Василий Иванович быстро сумел приспособиться и к этим правилам игры. Ход суда над Шуйскими известен в изложении Станислава Немоевского — родственника Мнишков, который рассказал об этом деле в своих записках. По словам мемуариста, боярин Василий Шуйский стал каяться в произнесенных словах перед царем, освященным собором и Думой: «Виноват я тебе, великий князь Дмитрий Иванович, царь-государь всея Руси, — я говорил, но смилосердись надо мною, прости глупость мою, и ты, святейший патриарх всея Руси, ты, преосвященный митрополит, вы, владыки-богомольцы, и все князья и думные бояре, сжальтесь надо мною страдником, предстаньте за меня, несчастного, который оскорбил не только своего государя, но в особе его Бога Всемогущего»10.

Однако мольба князя Василия Ивановича Шуйского о предстательстве была тщетной. В источниках сохранились сведения, что за него просила мать царя Дмитрия — инокиня Марфа, но это явная ошибка: царица-инокиня к тому времени еще не успела вернуться в Москву. Даже польским секретарям приписывали заступничество за Шуйских11. Правда, видимо, заключалась в свидетельстве «Нового летописца» о том, что все предали в этот момент опальных князей: «На том же соборе ни власти, ни из бояр, ни ис простых людей нихто же им пособствующе, все на них же кричаху»12.