Оливер Харрис - Письма Уильяма Берроуза

Кики — чуть ли не единственная причина, по которой я мог бы здесь остаться. В последнее время не хочу отпускать его от себя ни на секунду, а прошлой ночью понял: люблю пацана. Он пришел очень поздно, разбудил меня, и я не сразу понял, о чем он толкует. Оказалось, расписывает в страшных деталях наколку, которую хочет сделать у себя на груди, на плечах и руках, испортить великолепную бронзовую кожу. И я руками принимаюсь ласкать эти места, пока он лежит и мурлычет, как кот.

Я впал в истерику, зарыдал, принялся целовать Кики, умоляя не делать наколку. «Это как если бы ты проколол губу или нос, выбил передние зубы, заменив их золотыми (арабы, случается, так поступают). Это… это же святотатство!» — молил я. Кики в конце концов мои рыдания впечатлили, и я отдал ему последний джемпер и еще пару брюк (у меня почти ничего не осталось, только военная куртка, слаксы да дешевый коричневый пиджачишко из ультрамодного магазина на Ворт-авеню, в Палм-Бич). Оторвал от сердца десятку баксов, лишь бы Кики не портил себе тело ужасной татуировкой. Я сам поразился, осознав, что вроде люблю его.

Теперь-то знаю: не стоило поддаваться чувствам, потому как сам Кики не понимает их и смотрит на меня очумело, стоит обнять его в порыве страсти.

Я как на иголках. Приблизиться к мальчику не могу: погублю себя, заставляя его любить меня. Будем просто любовниками, без обязательств, без риска разбить сердце друг другу. Только это так скучно. Секс намного приятней, когда занимаешься им с человеком, которого хоть сколько-то любишь.

Обидно слышать, что с Нилом у тебя туговато, особенно досадно, если ничего нельзя поделать в этом тупике души [253]. Жаль, меня нет с тобой, я бы предложил всю посильную помощь и тепло сердца. Однако, сдается мне, ты намеренно ищешь в любви недостижимого. Неужто не можешь обрести счастья с кем-нибудь вроде Кики? (И вовсе у него брови не колосятся, густые — и только. Идеальные, симметричные и прямые, какие бывают у южноамериканских индейцев. Уж не знаю как, но брови Кики достались индейские.) Милый, страстный и тем не менее мужичок? Ну, в тебя-то он с ходу не влюбится. Ясен пень. Да и милым он не всегда остается: бывает смурной ходит, а иногда как начинает гнать, и тогда кажется, будто передо мной злой чужак, не любимый. Однажды вообще довел до слез… порой я боюсь, что близкие на самом деле ненавидят меня. Как бы не пришлось изведать их гнева. Правда, Кики потом всегда отшучивается.

Я прекрасно понимаю, каково тебе с Нилом, которому проще пойти сыграть партию в шахматы с каким-нибудь лохом, нежели провести вечер с тобой, с тем, кто не просто любит его, а может многому научить, и с кем ему никогда не придется скучать [254]. То же самое я переживал с Маркером — и он любил шахматы. Нет, дело вовсе не в шахматах, дело в том, что Нил и Маркер не заметили в нас нашей изюминки. Или же разглядели ее, однако не приняли? Испугались и/или возненавидели?

Ты что-нибудь знаешь о шахматах? Над ними размышляют порой в течение жизни, но как им удается поглощать всю энергию человека, силу мысли? Ведь это же трата времени, побег от жизни на всех ее уровнях. В них нет созидания. Шахматы — не игра вовсе, и если их теорию когда-то поймут до конца, она попросту исчезнет… Надеюсь, мы сможем поселиться под одной крышей, когда я приеду. В смысле, было бы лучше, если бы ты вообще переехал, при теперешних-то обстоятельствах. Не за себя говорю, о тебе беспокоюсь.

Я переписал историю об аварии с Джеком Андерсоном [255] — стало гораздо лучше, ближе к совершенству. Возможно, рассказ даже согласятся печатать — отправил две версии: одну (урезанную) для публикации в журнале и вторую, содержащую пошлую шуточку, которую, вероятно, все равно вырежут. В центре — салон машины, создающий иллюзию защищенности, пока авто несется навстречу неминуемой катастрофе. Эту историю я вообще написал в четырех вариантах, различным стилем — отправляю тебе все, рассуди. У меня уже глаз замылился. Для публикации в журнале выбираю номер четыре. Рассказ вполне продавабелен, поэтому попробуй пристроить его куда-нибудь.

С любовью, Билл

P.S. Заглянул Кики и так сильно меня обидел, что я до сих пор весь дрожу. Он вернется, не сомневаюсь — ему нужны деньги. Страшно подумать, будто они — единственная причина, по которой Кики приходит сюда, и в то же время я рад иметь подобное преимущество. В голове и сердце полное смятение, относиться легко к подобным вещам не могу; если же научусь, то не любовь получится — мастурбация; если оставить все как есть — терпеть мне и дальше боль, как сейчас. На опыте не учатся ничему, кроме осторожности, да и то, если хотят. Я этого не хочу, потому как только сам себе нанесу поражение, подменив удовольствие болью и сделав отношения бесполезными. Да, я пытался убедить тебя найти своего Кики. Теперь сам запутался. Устал быть мудрым, устал относиться к любви по-гандийски, ведь она для меня — ужасное стечение, мешанина обстоятельств, в которой проглядывает лишь одно направление: боль и разочарование. Ох уж мне эти бредни, якобы любовь не пропадает, дари ее и воздастся тебе сторицей, словно где-то есть добрая фея, собирающая любовь в накопительный фонд, и проценты растут как на дрожжах…

Продолжаю писать, чтобы погасить чувство собственного ничтожества, ведь стоит отойти от листа бумаги, и оно возвратится. Оно тут, караулит меня…

По-моему, он зашел слишком далеко в своих играх…

[Письмо не закончено.]

ДЖЕКУ КЕРУАКУ

[Танжер]

3 сентября [1954 г.]

Дорогой Джек!

Приплываю в Нью-Йорк шестнадцатого сентября, в восемь утра на «Сатурнии» (итальянское судно). Время неточное и может еще измениться. И уж конечно, я буду рад, если ты встретишь меня на борту. Телефона твоего нет, и где остановлюсь в Нью-Йорке, пока не знаю. Если не получится встретиться на борту, то знай: в «Сан-Ремо» я буду в пять пополудни шестнадцатого числа. Думаю в Нью-Йорке лечь на операцию — подлечить жопу, затем децл засветиться во Флориде. Потом — во Фриско к Аллену. Да, он писал, как его турнули из дома Кэсседи [256]. С чего удивляться? Ты же баб знаешь: только притворяются, будто широко смотрят на жизнь и все понимают, а сами… Я знавал одну телку в Чикаго, немку, так она брехала, типа позволит мужу гульнуть налево, пока он действительно не гульнул. Она бросилась на него с разделочным ножом, вызвала колов и чуть себя не зарезала. Ну, значит, у Кэролайн теперь есть все, чего ее душа желает. Чего желает душа каждой американской сучки — мужик под каблуком и никаких друзей, угрожающих браку.

Переться в Калифорнию нет ни тени желания. Штат кишит копами, у которых есть законы на все случаи жизни: не колоться, не трахаться, не жить вообще. Еду туда из-за Аллена; ты мои письма читал и знаешь, что он для меня значит. Если Аллен решит оставаться во Фриско — я с ним.