Жан Батист Баронян - Артюр Рембо

МАРСЕЛЬ, ПОСЛЕДНЯЯ ОСТАНОВКА

Двадцатого мая 1891 года после двенадцати дней жестоких мучений на борту «Амазонки» Рембо высадился в Марселе и сразу же был доставлен в больницу Непорочного Зачатия, которую называли также больницей Зачатия и Материнства. Построенная в 1852–1857 годах, а в 1876–1879 годах значительно расширенная, она располагалась на улице Святого Петра, недалеко от тюрьмы, монастырской богадельни и психиатрической лечебницы. Больница имела восемь корпусов, каждый на сто коек. Рембо, у которого были деньги, скряжничать не стал и оплатил отдельную палату, по десять франков вдень.

Врачи, ассистенты доктора Антуана Трастуля, один сорокалетний практикант, санитары и сёстры были поражены. Им никогда не доводилось видеть столь чудовищно распухшего органа. Правое колено Рембо было похоже на огромную тыкву. Опухоль увеличивалась и становилась угрозой для жизни, если в кратчайший срок не ампутировать ногу.

Рембо, как всегда в несчастье, обратился к семье, своей дорогой маме и дорогой сестрёнке Изабель. Он умолял их приехать. Ведь речь шла о его жизни или смерти. Скорее — о смерти, в чём он был совершенно уверен и прямо сказал об этом в письме, отправленном матери. Он сообщал ей, что «превратился в скелет»{140} и что ампутация правой ноги неизбежна. Он также вполне сознавал, что ему надо, не мешкая, урегулировать свои дела, включая обналичение в парижской Национальной учётной кассе векселя на 36 800 франков.

Госпожа Рембо прибыла в Марсель 25 мая и увидела сына впервые за последние десять лет. Она заметно постарела, но все испытания, которые ей довелось в жизни перенести, не смягчили её характера. Она осталась той же, какой была всегда: твёрдой, уверенной в себе, непреклонной и неуступчивой.

Несмотря на критическое состояние больного, операцию сделали только 27 мая. Проводил её доктор Анри Никола. Ногу ампутировали очень высоко, почти на уровне паха. Выбрав такое решение, хирурги пошли на риск, по-видимому, оправданный, поскольку рана после операции довольно быстро затягивалась. В последующие дни казалось, что к Артюру понемногу возвращаются силы. Обнадёженная этим, мать решила вернуться в Арденны, так как, по её словам, на ферме в Роше без неё обойтись не могли.

Когда состояние Рембо несколько улучшилось, у него появилась надежда. Он написал Маконнену и Тиану, сообщив им, что пошёл на поправку и намерен вернуться в Харар как только выздоровеет. Тиан в ответном письме поспешил отговорить его от такого намерения: в июне кофе и шкуры на местном рынке сильно поднялись в цене, что не сулило никакой прибыли от экспорта их в Европу, да и политическая обстановка в Абиссинии оставалась крайне неблагоприятной для ведения дел. Если у Рембо есть свободный капитал, то целесообразнее инвестировать его во Франции. И почему бы не доверить это дело членам семьи?

Рембо кое-что сказал об этом сестре, с которой, будучи прикованным к больничной койке, переписывался всё чаще и которой поверял свои мысли. Он с нетерпением ждал от Изабель каждого письма. Притом что даже не мог себе представить, как она сейчас выглядит. Ведь он видел ее последний раз десять лет назад, ещё юной, робкой и застенчивой девушкой, совсем не похожей на теперешнюю тридцатилетнюю и всё ещё незамужнюю особу с малопривлекательным лицом. Впрочем, то, как она выглядит, для него не имело никакого значения! Ему было так необходимо поддерживать общение с кем-нибудь, не имея при этом ни задней мысли, ни расчёта, и читать обращённые к нему слова утешения!

В конце июня Изабель имела неосторожность сообщить ему, что жандармерия завела на него дело в связи с тем, что он так и не исполнил свою воинскую повинность, и его теперь разыскивают как не подчинившегося закону.

Эта новость Рембо ошеломила. Разве в 1874 году он не получил освобождение от военной службы? Его стал преследовать призрак тюремного заключения. Он испугался, что за ним придут в больницу, что военные власти не разберутся с его случаем и не признают его освобождение действительным. Он знал, что его инвалидность для военного ведомства ничего не значит, что им плевать на то, здоров человек или он калека. Да будь он хоть на пороге смерти — им всё равно. Что за невезение! Какая несправедливость! Какая тоска!

Никогда в жизни ему не было так тоскливо.

То была настоящая смертная тоска.

Отныне он обречён со своей одной ногой ковылять на костылях.

Одноногий!

Какое беспросветное, жалкое существование теперь его ожидает!

Разве для этого он появился на свет? Разве для этого живёт? Какой толк от калеки? К середине июля после многочисленных неудачных попыток он смог подняться и пройти какое-то расстояние, опираясь на костыли. Он попробовал также передвигаться с протезом.

«Нога у меня отрезана очень высоко, и мне трудно сохранять равновесие. Я успокоюсь, только когда смогу ступать на протез, но ампутация вызвала невралгические боли в оставшейся части ноги, и до тех пор, пока они не прекратятся, ходить с протезом невозможно. У некоторых это продолжается 4, 6, 8, 12 месяцев! Мне сказали, что меньше чем за два месяца такие боли не проходят. Если у меня это продлится всего два месяца, я буду счастлив. Я проведу всё это время в больнице, а потом смогу выйти из неё на двух ногах. В ходьбе на костылях я не вижу смысла. Ни подняться, ни опуститься — страшное дело. И при этом рискуешь упасть и покалечить себе что-нибудь ещё. Я было подумал приехать к вам на несколько месяцев, пока не смогу ходить на протезе, но теперь вижу, что это невозможно.

Ну да ладно, я принимаю свою участь. Я умру так, как будет угодно судьбе»{141}.

Что касается врачей, которые им занимались, то они были довольны, полагая, что самое страшное для Рембо миновало и у них нет никаких оснований держать его дальше в больнице. Он же ничего иного и не желал. Ему опостылело лежание в этой мертвецкой, где он в течение двух месяцев каждый день рисковал «подцепить оспу, тиф или какую-нибудь ещё заразу из тех, что там поселились»{142}.

Артюр вышел из больницы, его довели до вокзала Сен-Шарль, где он купил билет на поезд до Вонка, небольшой вокзал которого, принадлежавший Арденнской компании, находится в каких-нибудь трёх километрах от Роша.

Помимо членов семьи он никого, даже Эрнеста Делаэ, не известил о своём возвращении.

Прежде всего ему хотелось видеть Изабель, единственное существо, которое протянуло ему руку и по-своему разделило его страдания.

Поездка была крайне утомительной, и Рембо приехал в Вонк измученным, с высокой температурой. На перроне его встретила Изабель. Он её сразу же узнал и крепко прижал к груди. Свою мать он никогда так не обнимал. Изабель помогла ему подняться в коляску, которая довезла их до семейной фермы.