Юрий Нефедов - Поздняя повесть о ранней юности

Когда они вернулись, то поменялись местами, и я опять шел, держась за хлястик, но уже другого.

Санитары привели меня на ПМП, врач посадил на стул и велел сидеть, пока они обрабатывали принесенного на носилках. По обрывкам разговора я понял, что раненый — капитан Кудрявцев, ранения осколочные в живот.

Потом они занялись мной, частично разбинтовав и чем-то смазав, написали какую-то бумагу, вложили в карман и велели ждать. Очень быстро вывели во двор, посадили на открытый задок телеги, на которой лежал тяжело раненный лейтенант, и телега тронулась, увозя нас от передовой, где уже шел серьезный бой, кругом грохотало, рвалось и хлестало очередями.

В дороге по нам начал бить пулемет, засвистели пули над головой, ездовой погнал лошадей, а лейтенант неистово закричал. Ездовой громко успокаивал, чтобы перекричать грохот телеги, обещал живыми довезти до санроты и даже дальше.

В санроте я опять взялся за хлястик впереди стоящего раненого и постепенно продвигался к принимающей медсестре, а потом услышал ее голос: «Документы, дайте ваши документы». Шура Коршунова! Подаю красноармейскую книжку и бумагу из ПМП.

— Юра, это ты? Идем быстро за мной, я тебя положу, — почти выкрикнула Шура и потащила за рукав в какую-то комнату, уложила на кровать.

— Я скоро приду, принесу тебе кушать и чай, полежи спокойно.

Вскоре она вернулась и дала мне в руки стакан и ломоть хлеба с колбасой:

— Вот, выпей чай и поешь, только сначала выпей.

— А почему чай холодный?

— Так надо. Пей!

Я приложился к стакану и не мешкая выпил разведенный спирт, первый раз в жизни, заев его вкусной и приятно пахнущей колбасой. Через некоторое время внутри у меня все изменилось, и я почувствовал себя спокойно, стал обдумывать, что же будет дальше и каким образом мне быстрей выздороветь и вернуться в полк. Пришедшее с выпитым спиртом спокойствие уже отодвинуло далеко страх, и вдруг показалось, почувствовалось, что действительно все обойдется. В этот момент появилась Шура.

— Идем со мной к машине.

Подняла меня с кровати и повела, продолжая говорить на ходу:

— Машина не наша, танкистов, идет за снарядами, вас отвезут до деревни, где штаб дивизии, а там до медсанбата 6–7 километров. Вам помогут штабные. Запомни, тебе в медсанбате оставаться нельзя, там нет глазных врачей, а тебе нужен глазной, запомни. Это очень важно для тебя. И еще. Я кладу тебе в карман записку с адресом. Напиши мне, как у тебя сложится, когда все пройдет. Я буду ждать.

Офицер, подвозивший нас на машине, как и обещал, выгрузил на улице прямо на обочину. Те, кто не мог двигаться, лежали на носилках и сидели на земле. Какой-то солдат на костылях предложил мне, держась за него, двигаться в медсанбат, говоря, что видит указатель, где значится расстояние в 7 км.

Мы двинулась по улице и прошли уже несколько сот метров, когда я услышал громкий веселый разговор группы солдат, шедших нам навстречу. Увидев нас, они притихли — обычное смущение тыловых солдат перед ранеными — но я уже успел услышать знакомый голос Жоры Стрижевского и окликнул его. Неожиданная встреча удивила окружающих и несказанно обрадовала нас. Жора был прекрасным товарищем, скромным, отзывчивым и добрым. Очень жалею, что больше его никогда не встретил.

Солдаты, а это был батальон связи, забрали нас в свое расположение, объяснив, что уже вечер и ехать в медсанбат небезопасно, потом машиной перевезли лежачих, накормили, привели медсестру, а утром на «додже» двумя рейсами доставили нас по назначению.

Лежа на нарах в медсанбатовской палатке я стал подремывать, слушая лежащих рядом раненых, тихо рассказывающих друг другу о своих приключениях и ранах, возможном будущем и, конечно же, домашних новостях. Неожиданно вошедшая сестра, спросила, обращаясь ко всем, есть ли среди раненых сидячие на одно место в санитарном автобусе. Пробыв в палатке не более двух часов и не считая себя первым, я промолчал, но молчали и все остальные. Тогда сестра обратилась ко мне с вопросом готов ли я ехать и при дружной поддержке обитателей палатки я стал пробираться к выходу.

Водитель отвел в автобус, и мы тронулись в путь, сидя в каком-то узком ящике с еще одним раненым, упираясь коленями друг в друга. Так закончилось мое пребывание в 191-й Новгородской стрелковой дивизии. Это было 22 февраля 1945 года.

Чем же закончился день 21 февраля 1945 года для нашего взвода?

Когда я вернулся из армии в 1950 году, Борис Лысенко уже два дня был дома, и мы немедленно встретились. Из его рассказа я узнал, что во время атаки немецкие танки, двигаясь вдоль дороги, подошли вплотную к блиндажу, где находились разведчики. Зайцев дал команду уходить по три человека и первыми выскочили Борис, Павлик Мусинский и Боря Эльберт. Отбежали они недалеко, и снаряд из танка их накрыл: Бориса ранило в обе ноги, Павлику осколок зацепил голову, а Боре Эльберту выбило оба глаза. Борис, как самый легко раненный, притащил их обоих назад в блиндаж и стал перевязывать, находясь во втором отсеке блиндажа за перегородкой из толстых бревен. Никто больше из блиндажа не ушел: подошедший вплотную танк выпустил прямо в дверь два снаряда. В живых остались только трое за перегородкой.

Когда Борис вернулся из медсанбата, уже был сформирован новый состав взвода, и его поставили помощником командира, присвоив звание сержанта. В районе Гдыни в лесу взвод по какой-то роковой случайности находился в большом немецком блиндаже в ожидании начальства. Пришел начальник штаба и заместитель командира полка майор Шевченко. Перед началом разговора начальник штаба попросил Бориса, очевидно, как хорошего знакомого, принести котелок воды из протекавшего недалеко ручья. Когда Борис уже возвращался, то услыхал звук пикирующего самолета, а затем взрыв. Бомба весом 200 кг угодила прямо в блиндаж.

Борис Лысенко. 1949 г.

Взвод сформировали заново, Бориса опять поставили помкомвзвода и так он довоевал до Победы. Таким образом, за шесть последних месяцев войны, надо отметить, что не самых тяжелых, взвод разведки полностью сменился трижды.

На этом можно было бы поставить точку, но было и продолжение…

На следующий день после окончания войны я послал письмо Шуре, сердечно поблагодарил за участие в моей судьбе и, зная, что девушек скоро отправят домой, просил прислать мне ее домашний адрес и дал свой, но ответа я не получил. Наблюдая за демобилизацией девчат, что были в той, новой части, где я служил, я понял — письмо вполне могло ее и не застать. Позже я узнал, что дивизия была расформирована 7 июня 1945 года, т. е. через месяц после окончания войны.