Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Корниловский полк, партизаны и кавалерия уже были на том берегу. Мы знали, что они уже разбили наступавших на Елизаветинскую большевиков и погнали их к Екатеринодару. Внизу река катила свои мутные воды, до того мутные, что казалось – не вода, а потоки грязи несутся между берегов.
Паром, наполненный повозками, людьми и лошадьми, медленно передвигался, очищался на той стороне от заполнявших его и уже пустой с двумя паромщиками возвращался назад, чтобы вновь принять груз запряженных повозок, ожидавших своей очереди. Десяток рыбачьих лодок суетливо скользил по мутной воде от берега к берегу. На пароме помещалось человек 50, не более, а здесь на лугу раскинулся целый табор нашего обоза. И в голове не вмещалось, как можно переправить через реку тысячи людей и лошадей, сотни подвод, с ранеными и с артиллерийской кладью.
* * *
В Елизаветинской нам отвели помещение в белой хатке в глубине двора, среди фруктового сада. Занятая нами комната с гладко выкрашенным в желтую краску полом и выбеленными стенами была убрана с той особенной опрятностью, какою отличаются кубанские станицы. На окнах ситцевые занавески, растения в глиняных горшках, огромная, во всю стену, деревянная постель; на ней положены одно на одном одеяла и целая груда белых и расшитых узорами подушек, в углу иконы в золоченых ризах, перед ними зажженная лампада и восковые свечи, сложенные на столике, а по стенам – картины, изображающие Государя и Наследника в красной черкеске Государева конвоя. Вся эта обычная обстановка казачьего дома своим уютным видом свидетельствовала, что бури, разразившиеся над Россией, не коснулись этого тихого уголка казачьей станицы.
В России уже не было Царя. Государь и Наследник-Цесаревич, чьи изображения висели рядом с иконами, были в ссылке в Сибири, на Кубани шли ожесточенные бои, красные знамена на улицах Екатеринодара, а здесь, в казачьей хатке, затерянной в глубине фруктового сада, все осталось по-старому. Старушка вдова, ее дочь и невестка, в доме которых мы остановились, были приветливыми хозяйками и заботливо за нами ухаживали. Сын и зять ушли с казаками Елизаветинской станицы сражаться под Екатеринодар, и старушка все время тревожилась за своих, то и дело выбегая к соседям узнавать по слухам, кто из казаков ранен или убит. Она была поглощена чувством тревоги за сына и только и думала о том, как бы поскорее увидеть его дома живым и здоровым. Показывая нам его портрет, стройного и красивого казака, она утирала слезы и жаловалась, зачем только его угнали опять воевать. Старушка обращалась к нам с ласковыми словами, называя «родненькие мои», и все допытывалась, из-за чего воюют и нельзя ли как помириться.
Я помещался в одной комнате с моим сыном, с поручиком Сокольницким[120] и с чернецовским партизаном Гришей Петренко. Оба они были ранены. Сокольницкий в бою под Кореновской, а Петренко в ночной атаке станицы Ново-Дмитриевской. Сокольницкий, офицер военного времени из судебного ведомства, усталый от всего пережитого, в своем унылом настроении не раз высказывал мысли о бесцельности нашей борьбы. «Русский народ дрянь, – говаривал он, – из-за него не стоит собой жертвовать». Эти слова приводили в ярость нашего партизана: весь красный, он кричал и, не умея спорить, убегал из комнаты. Впрочем, споры не приводили к обострению отношений между ними, и они жили в большой дружбе.
Я встал рано утром. В комнате было темно. На темных стенах лишь ясно выделялись окна: в них светилась бледная утренняя заря. Я вышел во двор. Небо уже начинало светлеть, но сумерки еще держались над землею. Иней покрывал двор, изгородь, крыши сараев, скирды соломы. На белом покрове выделялись темные очертания большого дерева, колодца под ним, неподвижно в дремоте стоявших лошадей у повозки и спавшего на куче соломы нашего возчика.
В утренней тишине явственно слышался крик каждого из петухов, перекликавшихся между собою то в том, то в другом конце… Но когда я зашел за угол хаты, я тотчас же услышал похожий на раскаты грома гул со стороны Екатеринодара. Мой привычный слух различил в этом гуле и удары орудийных выстрелов, и среди ружейной перестрелки механический и своим механическим звуком раздражающий треск пулемета. И в тишине утра во дворе с белой хатой, среди погруженного в сон селения, странно было слышать эти тревожные звуки войны при первом появлении света.
Проснувшиеся гуси один за одним продвигались по двору. Поросенок возился, похрюкивая, в куче навоза. Женщина вышла с ведрами из хаты так же, как каждое утро. И только протяжный, тревожный гул, врываясь извне, нарушал покой и тишину мирного, повседневного пробуждения тихого уголка казачьей станицы. Подошла старушка хозяйка; мальчонок плелся за нею, держась за подол юбки. Она остановилась. Грохот орудий гудел в воздухе. «Господи Иисусе Христе. – Она стала креститься. – Матерь Божья, помилуй нас». У нее был там сын.
По слухам я знал, что убит знакомый – князь Туркестанов и баронесса Боде. Говорили, что Корниловский полк понес большие потери. Убит полковник Неженцев. Екатеринодар еще не взят. У наших не хватает снарядов и патронов. Офицерский полк без выстрела пошел в атаку и взял артиллерийские казармы. Раскаты орудийных выстрелов все усиливались и усиливались. «Матерь Божья, помилуй и спаси!» – твердила старушка в каком-то оцепенении, глядя в ту сторону, откуда несся этот страшный, неумолкающий гул.
Солнце уже поднялось, и яркие лучи радостно полились сквозь чащу сучьев фруктовых деревьев на свежую зелень, на песчаный двор, на белые соседние хаты. В узенькой улице показалась между изгородями группа всадников; впереди на высоком донском коне полковник Тимановский, сухой, жилистый, в кожаной куртке и, как всегда, с трубкой во рту. Следом за ним офицеры – кто в бурке, кто в офицерском пальто, кто в полушубке, в папахах и в фуражках. Всадники шагом проехали мимо нашего двора по переулку и скрылись на повороте за деревьями. Раздались звуки песни. Тех, кто пел, не было еще видно, но их звонкие голоса пронеслись в свежем воздухе утра, вливая бодрящие настроения в душу. Ребятишки повыбегали из хат: кто карабкался на плетень,
