Глядя в будущее. Автобиография - Буш Джордж

Я был и остаюсь оптимистом, убежденным в том, что, какой бы плохой ситуация ни казалась, из нее может получиться что-нибудь хорошее. Это врожденная черта моей натуры. Но если оптимизм является плюсом для человека, проходящего трудный этап в обычной жизни, то, как я обнаружил, он может создать для кандидата в президенты определеннее проблемы, причем не тактические, а общего плана.

В моем случае оптимизм означал, помимо прочего, провозглашение лозунгов "большой момент" и "Америка должна быть готовой к 80-м годам". Доброжелательные друзья пытались давать мне советы и в этой области. Они говорили, что это были чисто снобистские выражения[55], которые создавали впечатление, будто в моей кампании нет никакой сути, и если я потеряю однажды момент движения, я потеряю все.

После Нью-Гэмпшира критика в адрес моей предвыборной кампании достигла пика: меня обвинили в том, что у меня не было "видения будущего".

Эта критика не была обоснованна. Мой взгляд на будущее Америки — на то направление, в котором я хотел вести страну, — разъяснялся в дюжине речей и программных выступлений на протяжении всей кампании.

Это был (и есть) взгляд, сформированный моей политической философией — консервативной философией, основанной на идее, что Америка является маяком надежды для мира и маяком свободы, справедливости и благоприятных возможностей для всех своих граждан.

За рубежом это означает уважение наших обязательств по отношению к нашим друзьям и союзникам, а также обеспечение интересов Америки с помощью политики с позиции силы. Говоря словами, произнесенными при инаугурации Джоном Ф. Кеннеди, надо было быть достаточно сильными, чтобы "никогда не вести переговоров из страха" и "никогда не бояться вести переговоры".

Здесь же, в Соединенных Штатах, это означает признание правительства в качестве последнего, но отнюдь не первого средства в решении разных проблем. Я верю, как верили Джефферсон и Линкольн, что единственная задача правительства — это сделать для людей то, что они не могут сделать для себя сами; что политическая и социальная свобода связана с экономической свободой и что истинная роль президента состоит в том, чтобы разработать внутреннюю социальную программу для улучшения качества жизни американцев с помощью свободного, конкурентного рынка не только товаров, но и идей.

Ничто из сказанного выше не означает, как утверждают некоторые либералы, что только они "относятся с состраданием" и "с отзывчивостью" к тем гражданам страны, которые ущемлены социально и экономически. Напротив, центральной темой всех речей, посвященных внутренней политике, которые я произнес на протяжении кампании 1980 года — и моих выступлений в бытность конгрессменом, — является моя преданность идее, что каждый индивид имеет право на справедливую возможность выполнить предназначение, данное ему Богом.

Мое "видение" пронизывало все, что я говорил как кандидат и делал на протяжении почти двадцати лет своей работы на общественных постах; однако каким-то образом вместе с проблемами оно затерялось в том отражении, которое наша кампания получала в средствах массовой информации.

Эта проблема возникла не во время кампании 1980 года. В 1976 году проблемами, которые привлекли наибольшее внимание прессы, были не внешняя политика президента Форда и не позиция Джимми Картера по вопросу о распространении ядерного оружия, а "ошибка" Форда по поводу Польши в дебатах с Картером и признание Картера журналу "Плейбой" о "соблазне в его сердце".

Я помню, как поздней осенью 1976 года смотрел отрывок воскресной телепередачи "60 минут", в которой помощник Картера по связи с общественностью Джеральд Рафшун объяснял, как он собирается опровергать обвинения в том, что его кандидат уклоняется от обсуждения проблем. Рафшун утверждал, что фактически в каждом выступлении по телевидению Картер касался одной или нескольких проблем, но его мнение не доходило до аудитории. Решение, по его словам, состояло в том, чтобы улучшить телепередачи, введя в них голос диктора, предваряющий замечание Картера словами "Джимми Картер говорит о проблеме…" каждый раз, когда речь заходила бы о новой проблеме.

Может быть, таким должен был быть и мой подход к вопросу о "видении будущего" в 1980 году — предварять каждое публичное выступление заявлением: "Мое видение будущего заключается в том, что…" — и затем просто излагать позицию, которую я занимал. Или, может быть, мне стоило объявить себя кандидатом "новых идей", как в том же году сделал Джон Андерсон, а четыре года спустя — Гэри Харт.

Однако моя проблема с таким подходом сегодня, как и в 1980 году, состоит в том, что я испытываю неловкость, прибегая к риторике ради риторики.

Видение будущего? Как может кто-то стремиться стать президентом США без всеобъемлющего взгляда на мир, какой он есть, и на то, каким он должен быть, или без глубокой уверенности в том курсе, которого страна должна придерживаться в будущие годы?

Новые идеи? Это еще одна риторическая выдумка. В этой фразе ложно то, что кандидаты, которые ею пользуются, делают это так, как будто они обнаружили патентованное лекарство для всех проблем страны — не "новые идеи", а новые панацеи. Однако если опыт последних 50 лет чему-то учит, так это тому, что "новая идея" относительно того, как сформулировать внешнюю политику или развить экономику, не является хорошей только потому, что она новая.

Джим Роудс, бывший губернатор штата Огайо, произвел на меня впечатление этим фактом политической жизни, когда я встретился с ним вскоре после того, как решил бороться за президентство. Цель моего визита заключалась не в том, чтобы просто попросить поддержки, а чтобы узнать его откровенное мнение о том, как добиться успеха в правительстве и в политике.

Как республиканец и губернатор одного из главных промышленных штатов Джим Роудс был уникален. Начать с того, что он противоречил стереотипу о том, как выглядит и действует республиканец-губернатор. Крупный, осанистый — кличка Большой Джим точно обрисовывала его, — Роудс опровергал шаблонное обвинение демократов, что республиканцы представляют собой элитарную партию членов "загородных клубов". С грубоватой речью и хорошим чувством юмора, он был непобедим в Огайо в 60-е и 70-е годы как в избирательных кампаниях, так и в опросах общественного мнения. Его прямота и язвительность одинаково эффективно привлекали и рабочих, и фермеров штата.

Итак, однажды утром я был у Джима Роудса, пил апельсиновый сок и рассказывал ему о моей президентской кампании и программе для Америки — излагал свое "видение будущего". Я прошелся по всему списку: внешняя политика, национальная оборона, экономика. Я говорил то ли об усилении НАТО, то ли о макроэкономике, когда мой хозяин, который сидел, откинувшись в кресле, заявил, что с него хватит.

Будучи кандидатом, вы обычно можете сказать, когда люди вас не понимают. Через какое-то время они или начинают ерзать в своих креслах, или их взгляд становится отсутствующим. Однако с Большим Джимом не надо было ждать так долго.

"Прекрати молоть чепуху, Джордж, — сказал он, отодвигая свое кресло назад и поднимаясь на ноги, — потому что, если ты серьезно намерен попытаться стать президентом, ты должен хорошо понять несколько вещей. То, о чем ты говоришь, правильно, но я хочу показать тебе, за что люди голосуют, что они действительно хотят знать".

С этими словами Большой Джим достал толстый тисненый кожаный бумажник из своего кармана, бросил его на стол и сказал: "Все это здесь, мой друг. Рабочие места. Кто сможет положить деньги людям в карман: ты или кто-то другой? Рабочие места. В них все, Джордж. Рабочие места. Рабочие места. Рабочие места".

Старый друг дал мне одну "новую идею" для ведения кампании. Обсуждение экономической теории подходит для программных документов, но с этого момента всякий раз, когда я хотел суммировать для аудитории свои экономические взгляды, я цитировал Джима Роудса, доставал свой бумажник, поднимал его вверх и говорил: "Рабочие места! Рабочие места!! Рабочие места!!!"