Воспоминания - Ксения Эрнестовна Левашова-Стюнкель
В ранних работах тканями написаны в основном крымские пейзажи. В Москве после войны — преимущественно натюрморты с цветами.
Бабушка участвовала в выставках и знала многих художников.
Ближайшим другом ее среди них был Александр Куприн. В пятидесятые годы мы ездили к нему в гости в дом эпохи модерна на углу Пречистенской набережной и Соймоновского проезда. Куприны жили на пятом этаже, в огромной, как зал, комнате почти без мебели. Она же, вероятно, была и мастерской. На дальней стене ее был орган, который, как я позже узнала, Александр Васильевич сделал своими руками и прекрасно на нем играл. Мы пили у Куприных чай с сухариками. Несколько раз попадали к ним во время ледохода. Уходя, шли на набережную смотреть — Москва-река тогда еще замерзала. И бабушка жаловалась мне на жену Куприна, которая, как ей казалось, принимала нас недостаточно хлебосольно.
Фамилия другого художника, часто звучавшая дома, — Масютин. Знакомы они с бабушкой были с отрочества. С 1921 года Василий Масютин жил в Берлине. Стал выдающимся графиком. Я обожала разглядывать его иллюстрации к сказкам Пушкина. В 20–30-е годы между ними шла активная переписка. Об искусстве, о жизни, и не только. Вероятно, роман, не случившийся в юности, развернулся в письмах. Я думаю, для бабушки это была огромная опора и утешение. Как была возможна эта переписка в сталинские времена, когда письма из-за границы не доходили, а связи с иностранцами жестоко карались, я не понимаю, но так было.
Бабушка пишет: «Я виновата, что вся наша переписка, переписка, которая представляла огромный интерес, — я ее уничтожила. Была война, дом, где я жила, был полон врагов — меня ненавидели за то, что я жила в трех комнатах, так разве я могла сохранить их? Ведь за мною очередь моих детей… Когда в 1936 году всех арестовывали, пришли за моим сыном, сын был совсем мальчик, 17 лет, студент… Я лежала больная, входит ко мне офицер, спрашивает: письма из-за границы есть? Есть, говорю. А сама думаю, ну, кончено, сына взяли, и меня с ним. Я передала ему толстую пачку писем. Он сел к столу, вытащил несколько писем, прочел и с огромным уважением вернул мне все назад. Он понял, кто их писал».
Военное время Масютин провел в Берлине. После победы он был арестован советскими властями и больше года находился в лагере Заксенхаузен. Как только его выпустили, переписка возобновилась.
Дружила бабушка с Сергеем Коненковым, дома у нас стояла одна из его мраморных «Ундин». Когда планировалась Всемирная выставка 1958 года в Брюсселе, Коненков, к тому времени признанный и влиятельный, уговаривал бабушку принять участие со специально созданной «тряпочной» вещью. Она отказалась — почему, я не знаю. Может быть, она устала доказывать, что ее художественная манера имеет право на существование, и не верила, что даже при поддержке Коненкова ее работу допустят к экспозиции.
* * *
Детей у бабушки было четверо. Старшая дочь Ирина родилась в 1908 году, Ксения — в 1911, Мива — в 1915, Алла — в 1918 году. Хорошо помню их в своем детстве: все четверо были статные, красивые и талантливые.
Мива, Мстислав Левашов, был «трудным». О нем бабушка, мне кажется, беспокоилась больше всех. Одаренный человек, он долго не мог найти свою дорогу, но добился некоторого успеха как поэт и прозаик, много печатался.
Мне особенно нравилась Ирина (Орлова). Красивая, неразговорчивая, с какой-то тайной внутри. Она могла мгновенно испечь пирог, рисовала на стенах кухни голландские натюрморты, за ночь шила платье, делала блистательных кукол для театра. И все это между делом, помимо основной работы архитектором и художником-прикладником, как тогда называли дизайнеров.
Ксения (Купецио) в молодости была невероятно хороша. Есть почтовая марка 1939 года, посвященная павильону Животноводства на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, где Ксения изображена в образе идеальной колхозницы с образцовой буренкой. Она стала акварелистом, автором многочисленных натюрмортов и городских пейзажей. Многие из них выпускались на почтовых открытках большими тиражами, что-то попадало в музеи.
Младшая — Алла (Левашова), моя мама. Она была солнечным человеком — когда она входила в комнату, казалось, что становится светлее. Как она улыбалась, как умела надеяться и не бояться в тяжелые времена!
В 9 лет Алла снялась в фильме Протазанова «Белый орел» в небольшой, но обаятельной роли. В главных ролях были Качалов и Мейерхольд, но на маленькую девочку партнеры не произвели впечатления. Зато выданная для съемок матроска и платье из зеленой тафты запомнились на всю жизнь.
Алла стала блестящим модельером, потом — организатором модной промышленности и секретарем Союза художников.
Алла создала первую в СССР фирму, СХКБ Министерства легкой промышленности, которая не только моделировала, но и производила модную одежду и совершила прорыв в массовой моде. «Среди людей искусства есть личности, одержимые одной творческой идеей, посвятившие ей всю свою жизнь. Такой была А. А. Левашова», — пишет о ней историк костюма Федор Пармон, ставя ее в один ряд с Экстер и Поповой[16].
В семье всегда царила творческая атмосфера. В двацатых годах бабушка организовала у себя дома коммерческий детский сад. Родные дети, хотели они этого или нет, обязаны были участвовать в работе. С карандашами и красками было трудно, поэтому использовали уголь из печки, спички, гвозди, отпечатки галош. Когда Алла, взрослый художник-модельер, стала заниматься в экспериментальной студии Элия Билютина, где рисовали даже швабрами и гвоздями, оказалось, что многие из этих приемов она знает с детства.
Вообще, работа с детьми прошла через всю бабушкину жизнь. Летом на съемных дачах разве могла она просто «пасти» нас с братом? Она рисовала, устраивала спектакли. С окрестными детьми мы разыгрывали историю про Белоснежку и семь гномов. Из подручных материалов гномам делались колпаки со звездами. Белоснежке, роль которой, конечно, доставалась мне, создавали платье из занавески. Текст бабушка помнила наизусть, а дети его запоминали с ее слов.
Она всегда что-нибудь придумывала. Это был способ заработать и способ жить. В войну, например, оказавшись в Судогде в эвакуации, она организовала артель мягкой игрушки.
Я люблю вспоминать, как она озеленяла наш двор в Измайлове. Когда мы переехали в новый дом, во дворе не было ни единого дерева, он был грязный и неубранный после стройки. Бабушка писала письма в районные инстанции, — безрезультатно. Тогда она на свою пенсию купила саженцы и пару машин земли и с
